Глава четвертая. Часть 2. "ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК..."

«ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК...»

       Такими вот торжественными словами начинался оглашаемый в судебном заседании военных трибуналов или военной коллегии Верховного суда СССР приговор. И целых два долгих-предолгих года — 1937-й и 1938-й — все эти приговоры по отношению к военнослужащим РККА, обвиненным в участии в «военно-фашистском заговоре», неизменно заканчивались: приговорить к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с лишением персонального военного звания и конфискацией лично ему принадлежащего имущества.
       Принимая такие поистине драконовские решения, военные судьи обычно стремились успокоить свою совесть (у кого она еще оставалась) прежде всего тем утверждением, что подсудимые «сами признали свою вину», подтвердили данные на предварительном следствии показания. Да, действительно многие, очевидно, большинство судимых «за участие в заговоре» не только на предварительном следствии «признались» в несовершенных ими преступлениях, но подтвердили эти «признания» и в судебном заседании. А ведь именно личное признание считали высшим доказательством вины подсудимого такие деятели, как глава всесильного ВЧК Дзержинский, нарком юстиции Крыленко, прокурор Союза ССР Вышинский.
Справедливости ради надо отметить, что, как явствует из недавно опубликованной стенограммы заседания февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) от 3 марта 1937 г., Вышинский в своем выступлении довольно резко осудил такую практику. Более того, тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого квалифицировал как «основной недостаток, который имеется в работе следственных органов НКВД и органов нашей прокуратуры» (106) и призвал следователей всемерно заботиться о сборе объективных доказательств вины обвиняемого. «Ведь только при этом условии, — совершенно справедливо говорил он, — можно рассчитывать на успешность судебного процесса, на то, что следствие установило истину»107. Правда, из дальнейших его рассуждений становится ясно, что Вышинского в данном случае интересовало не столько установление истины, сколько стремление избежать значительной опасности для суда. Ход рассуждений прокурора Союза ССР таков: «Если все дело строится лишь на собственном признании обвиняемого — если такое дело рассматривается судом и если обвиняемый на самом процессе отказывается от ранее принесенного признания, то дело может провалиться» (108).
       Конечно, было бы неправильно вообще отрицать значение личного признания подсудимого. Но еще более опасно считать его «царицей доказательств». Ибо это признание может быть получено в результате действия самых разных причин. И одна из самых губительных, это когда признание получено под давлением следствия. В предыдущей главе я довольно подробно показал, как это делалось в ходе предварительного следствия. Документы свидетельствуют, что следователями особых отделов НКВД была разработана целая система воздействия на предаваемых суду лиц комначполитсостава с тем, чтобы они и на суде подтвердили свои прежние показания. Тут в дело шло все — от фальшивых посулов «облегчить участь», обещаний пощадить жену и детей до всяческого запугивания и открытых угроз беспощадной расправы.
       Для того чтобы расстрельный приговор военной коллегии звучал более весомо и как бы обоснованно, следователи особых отделов НКВД и военные судьи стремились обвинить подследственных (подсудимых) в максимально возможно большем количестве «контрреволюционных» преступлений, подпадающих под «расстрельные» статьи уголовных кодексов РСФСР и других союзных республик.
       Начальник штаба 2-го кавкорпуса беспартийный 45-летний доктор военных наук (много ли их тогда в РККА было?) комбриг С. И. Байло был арестован в Киеве НКВД УССР 12 сентября 1937 г. За активное участие в гражданской войне он был дважды награжден орденом боевого Красного Знамени. За период с 1922 г. по 1934 г. аттестовался по службе только положительно. А теперь вдруг арест. Чтобы «упечь» его наверняка, сначала следователи НКВД, а затем военная коллегия Верховного суда СССР в своем приговоре от 19 ноября 1937 г. признала комбрига Байло виновным в том, что он якобы с 1921 г. являлся участником украинской контрреволюционной националистической организации, с 1927 г. — военно-монархической организации, а в 1936 г. вовлечен в военно-фашистский заговор. Кроме того, ему был вменен еще шпионаж в пользу одного из иностранных государств. Дважды краснознаменец Байло был доведен до такого состояния, что и на предварительном следствии и в суде «признался» во всех этих мифических преступлениях. Приговорен к ВМН и 20 ноября 1937 г. расстрелян. Реабилитирован посмертно 19 октября 1959 г.109.
       25 января 1938 г. был арестован бывший военный атташе СССР в Испании, трижды орденоносец комбриг В. Е. Горев. «Были сборы недолги» — и уже 20 июня того же года приговором военной коллегии он был признан виновным в том, что еще в 1925 году, находясь в Китае в качестве военного советника, якобы входил в состав контрреволюционной троцкистской группы и принимал участие в предательской деятельности, направленной на поражение народно-революционной армии Китая. Далее он обвинялся в том, что с 1935 г. является участником антисоветского военного заговора. И, наконец, находясь в Испании в 1936—1937 гг., будто бы принимал участие в предательской деятельности, направленной на поражение республиканской армии Испании. К этому еще добавлялось обвинение в шпионской деятельности в пользу английской разведки с 1935 г. (110). При таком букете преступлений, да при признании Горевым всех этих нагромождений (сначала отрицал) в ходе следствия и подтверждения на суде, военная коллегия все это дело вместе с написанием и оглашением приговора сумела провернуть за 15 минут. Приговор для 1937 и 1938 годов — стандартный и однообразный — ВМН. В октябре 1956 г. определением военной коллегии в другом уже составе приговор этот «по вновь открывшимся обстоятельствам» (111) был отменен, комбриг Горев полностью реабилитирован. Но все эти обстоятельства имели место и в 1938 году, просто тогда военные судьи не хотели обращать на них никакого внимания.
       А вот еще одна человеческая судьба. Никифор Александрович Полянский (1894 г. р.), царицынский рабочий, в 1914 г. призван в армию и там в мае 1916 г. вступил в ряды большевистской партии. В 1917 г. активно участвует в революционной работе в родном Царицыне. Затем командируется в Астрахань. В годы гражданской войны — начальник политотдела, комиссар дивизии в XI армии. Награжден орденом боевого Красного Знамени. В 1924—1929 гг. служит комиссаром дивизии в Горьком, затем в Туле. Успешно заканчивает курсы марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б). В 1931 г. вместе с другими наиболее перспективными политработниками переводится на командную работу. В числе всего нескольких человек назначается командиром дивизии в Костроме. В 1932—1934 гг. слушатель и секретарь парторганизации Особого факультета Военной академии им. Фрунзе. Делегат X, XI, XIV, XV, XVI и XVII Всесоюзных партсъездов. С 1934 г. командир 82-й стрелковой дивизии в г. Молотов. В 1935 г. ему присваивается персональное военное (командное) звание комбрига. И вот его арестовывают, обвиняют в участии в «военно-фашистском заговоре», во вредительстве, шпионаже. 9 августа 1938 г. военная коллегия Верховного суда СССР приговаривает его к ВМН. Приговор отменен 1 сентября 1956 г., а дело производством прекращено «за отсутствием состава преступления» (112).
       Почти всем без исключения представшим в 1937—1938 гг. перед судом военной коллегии Верховного суда СССР лицам комначполитсостава инкриминировалось обвинение в участии (вариант: в активном участии) в «военно-фашистском заговоре в РККА», ставившем (по стандартной формулировке приговора) своей целью свержение диктатуры пролетариата и реставрацию капитализма путем террора, государственной измены и подрыва мощи РККА. Поскольку всех этих обвиняемых судили по установленному 1 декабря 1934 г. донельзя упрощенному варварскому порядку судопроизводства, то, естественно, на первое место ставилось обвинение в терроризме. Достаточно было прозвучать слову «террорист» и сразу «суду все ясно» — «вышка».
И вот ведь что странно и удивительно. Среди более чем двух тысяч изученных мною надзорных производств, мне удалось выявить лишь несколько лиц высшего начсостава, которые обвинялись в участии в терроризме по отношению к действительно убитому человеку, а именно — С. М. Кирову. Прошло уже почти три года после его злодейского убийства, убийца схвачен на месте преступления и скоропостижно расстрелян. Заодно по обвинению в убийстве расстреляны еще многие десятки совершенно безвинных, как теперь выяснилось, людей, сотни и тысячи полноводным «кировским потоком» брошены в тюрьмы, лагеря, ссылку, на поселение, высылку... А военная «юстиция» все еще рыщет и, представьте себе, отыскивает новых «злодеев». Судебным заседанием военной коллегии был признан «участником антисоветской троцкистко-зиновьевской террористической организации, совершившей злодейское убийство С. М. Кирова» бывший начальник артиллерии Уральского военного округа беспартийный комбриг И. Э. Блюмш. А 12 и 15 сентября 1937 г. судебным заседанием военной коллегии в одном и том же составе (председательствующий — Матулевич, члены: Зарянов и Жигур) точно по такому же обвинению приговариваются к расстрелу бывший начальник строительно-квартирного отдела ЗакВО комбриг Д. К. Забелин и бывший начальник АБТВ этого же округа бригинженер О. Д. Петров (114). Как показала дополнительная проверка в отношении комбрига Забелина, это смертельное по тем временам обвинение «никакими материалами дела не подтверждено» (115), но, очевидно, Матулевича и К° это волновало меньше всего. Им было важно, чтобы подобное обвинение прозвучало и было бы зафиксировано и подтверждено «признанием» жертвы. И, конечно же, всех их — к расстрелу. А потом оказалось, что безвинно...
       Наиболее часто применявшимся «террористическим» обвинением было вменение участия в деятельности террористических групп, их организации, в подготовке террористических актов против здравствующих руководителей партии и правительства. Именно по таким обвинениям были в разное время в 1937 г. приговорены к расстрелу бывший заместитель начальника Военно-политической академии им. Толмачева дивизионный комиссар И. С. Нижечек, бывший начальник ЦДКА (с 1935 г. — директор Большого театра) бригадный комиссар В. И. Мутных («за создание троцкистской террористической группы в ГАБТе») (116), заместитель коменданта Московского Кремля и начальник Управления коменданта Московского Кремля дивизионный комиссар М. А. Имянинников (как участник «военно-террористического заговора в Кремле»), начальник кафедры военной истории Военной академии им. Фрунзе, член партии с апреля 1917 г. комбриг Н. Ф. Евсеев (как участник «антисоветской террористической казачьей организации») (117) и т. п.
       Восемнадцатилетним юношей М. С. Дейч в октябре 1918 г. добровольно поступил на службу в Красную Армию. Участвовал в гражданской войне, в борьбе с басмачеством. С 1923 г. проходил службу в авиации на должностях пилота, командира отряда, эскадрильи, командира авиабригады. В 1936 г. в счет «1000» направлен для прохождения службы в Осоавиахим, на должность начальника Центрального аэроклуба СССР. 5 августа 1937 г. комбриг М. С. Дейч был арестован органами НКВД, а 28 октября этого же года по приговору суда военной коллегии (Ульрих, Преображенцев, Рутман) был признан виновным в том, что якобы являлся участником контрреволюционной террористической организации и «готовил в системе Центрального аэроклуба СССР создание террористической группы для совершения терактов над руководителями ВКП(б) и Советского правительства 18 августа 1937 года» (118) на Тушинском аэродроме в день воздушного парада. Дейч во всем «признался». Приговорен к расстрелу. Реабилитирован в апреле 1956 г.
       По обвинению в подготовке террористических актов были осуждены в 1938 г. военной коллегией Верховного суда СССР бывший заместитель командующего войсками МВО комкор Б. С. Горбачев, бывший военный комиссар Томского артиллерийского училища С. И. Агейкин, бывший начальник 10-го отдела Разведуправления РККА бригадный комиссар А. П. Лозовский, бывший ответственный инструктор президиума Центрального совета Осоавиахима СССР член большевистской партии с 1904 г. комдив К. И. Калнин, бывший начальник штаба Военной академии механизации и моторизации РККА комбриг Н. С. Рудинский, бывший начальник Специального факультета Военной академии им. Фрунзе комбриг Ж. К. Ульман (119) и др.
       Абсолютно «убойными» считались обвинения в подготовке покушения на «железного наркома» (о «великом вожде и учителе» я уж не говорю). По этим фальшивым, насквозь надуманным и сочиненным особистами версиям были приговорены к расстрелу один из героев гражданской войны, трижды раненный на ее полях, награжденный двумя орденами боевого Красного Знамени комдив Д. А. Шмидт (именно ему в свое время Эдуард Багрицкий посвятил «Думу про Опанаса»), начальник штаба 10-го стрелкового корпуса комбриг В. Б. Евгеньев, дважды краснознаменец майор Б. И. Кузьмичев. Судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР (Орлов, Лернер, Суслин) 30 июня 1938 г. отправило на плаху бывшего военкома 21-й мехбригады (БВО) полкового комиссара Э. М. Ханина — среди инкриминируемых ему обвинений было и такое: «Подготовлял террористический акт в отношении Наркома Обороны товарища Ворошилова» (120). Расстрелян в тот же день; реабилитирован посмертно.
       Одним из главных обвинений расстрельного приговора по отношению к бывшему заместителю начальника разведотдела штаба ОКДВА майору Г. И. Гилеву было то, что он якобы готовил теракт по отношению к командующему этой армией Маршалу Советского Союза В. К. Блюхеру (121). Майора, конечно, расстреляли. И только через 19 лет этот приговор был отменен, безвинно убитый реабилитирован, но уже посмертно.
       Исключительно широко военными судьями (с подачи следователей особых отделов НКВД) применялось обвинение подсудимых в подготовке вооруженного восстания. Здесь были возможны самые различные вариации.. Многое зависело от должности, которую занимал подсудимый ранее, а главное от кругозора и начета фантазии следователей, членов военных трибуналов и военной коллегии Верховного суда СССР. 29 января 1938 г. был арестован адъютант Маршала Советского Союза С. М. Буденного полковник М. М. Аквилянов. 25 августа того же года его судит военная коллегия Верховного суда СССР и «признает виновным в том, что он является участником антисоветского военно-фашистского заговора, ставившего своей целью свержение советской власти путем вооруженного восстания и террора над руководителями партии и Советского правительства» (122) (из приговора). Аквилянов осужден к расстрелу и приговор приведен в исполнение. Позиция самого Буденного по этому вопросу пока не известна. Видно, молчал не только тогда, но и после смерти Сталина, и даже после XX съезда. И лишь 15 декабря 1961 г. Главная военная прокуратура возбудила вопрос об отмене приговора и прекращении дела, «так как в настоящее время установлено, что т. н. «военно-фашистского заговора» не существовало» (123). 22 февраля 1962 г. М. М. Аквилянов реабилитирован посмертно.
       Бывшему командующему Белорусским военным округом командарму 1 ранга И. П. Белову и бывшему начальнику Разведуправления РККА комкору С. П. Урицкому вменялись в вину разработка плана восстания и захвата власти в Москве, установление связи с американским генеральным штабом и передача шпионских сведений американской разведке (124). В приговоре военной коллегии от 29 августа 1938 г. бывший командующий войсками ПриВО комкор П. А. Брянских наряду со стандартным для того страшного для Красной Армии времени обвинением в принадлежности к «военно-фашистскому заговору» был еще обвинен и в том, что будто бы «в соответствии с контрреволюционными целями проводил в 10 стрелковом корпусе подрывную вредительскую работу и подготавливал корпус к участию в контрреволюционном перевороте с целью установления военно-фашистской диктатуры...» (125).
       Вот еще только несколько примеров, как по этим надуманным, никакими объективными доказательствами не подтвержденным обвинениям военная коллегия отправляла в 1937—1938 гг. на смерть командиров и политработников РККА. Бывшего начальника физподготовки РККА комдива Н. В. Ракитина военная коллегия признала виновным в том, что якобы он лично проводил подготовку к вооруженному восстанию частей 5-го мехкорпуса, которым он ранее командовал и имел для этой цели конкретно разработанный оперативный план (126). Были приговорены к расстрелу командир 133-й мехбригады комбриг Я. К. Евдокимов по обвинению в том, что он будто бы получил от Якира задание подготовить бригаду к вооруженному восстанию против советской власти, и командир 54-й скоростной бомбардировочной авиабригады 34-летний полковник Д. Д. Зимма за то, что по заданию того же Якира готовил авиабригаду для выполнения боевых задач в интересах заговора (127).
       Подобные обвинения инкриминировались и руководителям ряда военно-учебных заведений. В приговоре по делу бывшего начальника Военной школы им. ВЦИК комбрига Н. Г. Егорова утверждалось, что он должен был по плану заговора вывести вверенную его командованию школу «кремлевских курсантов» для участия в вооруженном перевороте, а бывший начальник штаба Военной академии химзащиты РККА полковник Л. Н. Затонский — в том, что он разработал план участия этой академии в вооруженном восстании против советской власти (128).
       Бывший командир 15 сд комбриг Д. И. Гудков обвинялся в том, что, используя свое служебное положение, проводил подготовку частей вверенной ему дивизии «к переходу во время войны на сторону заговорщиков, противодействуя изъятию из этой дивизии антисоветски настроенного начсостава, через которых проводил пораженческую работу и популяризацию руководителей заговора, врагов народа ТУХАЧЕВСКОГО, ЯКИРА и других, являвшихся агентами иностранных разведок. Наряду с этим, подсудимый ГУДКОВ в своей контрреволюционной деятельности проводил линию дискредитации политработников в частях, беря упор на ослабление политической подготовки бойцов дивизии» (129).
Командир 12-й танковой бригады (КВО) комбриг М. Я. Колесниченко в многочисленных аттестациях характеризовался исключительно с положительной стороны, как дисциплинированный, волевой, энергичный, требовательный и политически развитый командир, который, как сказано в позднейшем заключении ГВП, «являлся образцом лучшего командира Советской Армии» (130). Но вот 10 мая 1938 г. сотрудники особого отдела НКВД арестовывают его, выбивают из него «признательные» показания, на основе которых военная коллегия в своем заседании от 2 октября 1938 г. признает его виновным в том, что он якобы являлся участником антисоветской военно-националистической, украинской организации, ставившей своей целью путем вооруженного восстания отторгнуть Украину от СССР и установить буржуазно-фашистский строй (131), и приговорен к ВМН. Реабилитирован посмертно в декабре 1957 г.
       Очевидно, устав от шаблонного обвинения в подготовке вооруженного восстания, члены военной коллегии нередко предъявляли и такое своеобразное обвинение: мол, в будущей войне вы собирались перейти на сторону фашистов и империалистов. Среди целой кучи «расстрелъных» обвинений бывшему военкому 12 ск дивизионному комиссару Д. Д. Плау фигурировало и такое — он «готовил переход корпуса на сторону фашизма» (132). Высокопоставленных судей из военной коллегии отнюдь не смущало, что речь-то шла о корпусе, который тогда дислоцировался в Приволжском военном округе. Или они уже тогда предвидели, что фашисты дойдут до Волги и «предатель-комиссар» осуществит свой «изменнический план»?
       Не забывали судьи и об Японии. Бывший командующий ВВС Тихоокеанского флота комдив Л. И. Никифоров был обвинен в том, что якобы подготовлял в военное время бомбежку своих кораблей и перелеты самолетов на сторону противника (133) (здесь до Японии хоть ближе было, чем из ПриВО до Германии). А бывший начальник штаба Владивостокского укрепрайона полковник П. Ф. Янушкевич был расстрелян за то, что он, по закрепленному в официальном —*от имени Союза ССР — приговоре военной коллегии, «готовился к сдаче японцам во время нападения на СССР главной базы Тихоокеанского флота» (134). В обвинительных приговорах использовались и другого рода варианты. Бывший помощник начальника 1-го отдела Управления начальника артиллерии РККА полковник А. П. Мухин обвинен в том, что должен был обеспечить повстанцев артиллерийскими орудиями и боеприпасами к ним (135).
       Довольно широко вменялось обвинение в создании различного рода «повстанческих» организаций и групп. Бывший член Военного совета ЗабВО корпусной комиссар В. Н. Шестаков был признан виновным в том, что готовил повстанческие кадры для вооруженного восстания, а начальник штаба и врид командующего Приморской группой войск ОКДВА комдив А. Ф. Балакирев — в том, что якобы разрабатывал оперативные планы войны с расчетом на создание условий для поражения Красной Армии, насаждал в пограничных районах диверсионно-повстанческие группы для использования их против Красной Армии и давал задания другим участникам заговора провоцировать на границе вооруженные конфликты с целью вызова нападения Японии на Советский Союз (136). «Создавал повстанческие организации», согласно приговору военной коллегии, и член Военного совета КБФ корпусной комиссар Г. А. Зиновьев, а «боевые повстанческие группы» — начальник управления авиации Центрального совета Осоавиахима СССР, награжденный двумя орденами боевого Красного Знамени, комдив Н. М. Уваров (137). В организации повстанческих групп был обвинен и бывший секретарь партийной комиссии Бурят-Монгольской кавбригады И. П. Андреев (138).
        Одним из самых расхожих обвинений, наверняка «обеспечивавшим» расстрельный приговор, было обвинение в шпионаже. В те поистине кошмарные времена следователи особых отделов НКВД и военные судьи действовали по весьма простой, можно даже сказать, примитивной схеме. Объявляли того или иного командира, политработника шпионом и требовали, чтобы он доказал, что он не шпион. Давным-давно известный метод: докажи, что ты не верблюд. То, что бремя доказательства лежит на истце, на обвинителе — судьи и слышать не хотели. Хотя они прекрасно знали, что соответствующие компетентные органы в Советском Союзе вели тщательнейший учет не только действовавших шпионов, но и всех могущих только подумать об этом. Все эти данные бережно хранились в Особом архиве НКВД СССР. Но мне не удалось выявить ни одного случая, чтобы, осуждая на смерть «за шпионаж», судьи в 1937—1938 гг. поинтересовались бы мнением государственной организации, специально занимавшейся этой проблемой.
       Обвинение в шпионаже в пользу иностранных разведок фигурировало уже на закрытом судебном процессе по делу Тухачевского, Уборевича, Якира и др. В научной, а особенно в публицистической литературе широко освещался вопрос о так называемой «Красной папке» — подготовленных спецслужбами нацистской Германии фальсифицированных материалах о сотрудничестве Тухачевского с германской разведкой. Подробно расписывая всю эту авантюрно-криминальную историю, некоторые авторы забывают сказать о том, что на процессе Тухачевского и других эта палка не фигурировала. Очевидно, Сталин не рискнул выпустить эту явную «липу» на процесс, где в качестве судей выступали Алкснис, Белов, Блюхер, Дыбенко, Каширин, Шапошников и др. Учел он, очевидно, и то, что к обвинению в шпионаже кадровые военные относятся особенно болезненно и будут всячески стараться доказать несостоятельность представленных обвинением документов. Не было гарантий, что и состряпавшие фальшивку немецкие спецслужбы непременно будут молчать. Поступили проще: совершенно голословно объявили их шпионами.
       При вменении шпионажа судьи (вслед за следователями особых отделов НКВД) нередко руководствовались и такой убийственной, по их мнению, «логикой». Если подсудимый командир по национальности поляк, то он почти автоматически зачислялся в польские шпионы, латыш — в латышские, эстонец — в эстонские, ну а немец, конечно же, в германские. Обвинение в шпионаже было дополнительным довеском для принятия расстрельного приговора. Так в судебных заседаниях военной коллегии Верховного суда СССР совершенно бездоказательно были объявлены шпионами в пользу той или иной зарубежной разведки заместитель начальника Генерального штаба РККА комкор В. Н. Левичев (якобы был связан с руководством германской армии и передавал за границу сведения оперативно-мобилизационного характера) (139), а заместитель командующего ОКДВА комкор М. В. Сангурский — в шпионаже в пользу японской армии, Кстати замечу, что в деле Сангурского зафиксировано его показание о том, что за антисоветскую диверсионно-вредительскую и шпионско-террористическую деятельность центром правотроцкистской организации в ДВК было получено от японской разведки около трех миллионов рублей (140). Судя по изученным мною документам, к подобным обвинениям в получении «иудиных сребреников» даже в те годы прибегали довольно редко.
       Были признаны военной коллегией как шпионы бывший начальник 2-го отдела Разведуправления РККА комдив О. А. Ститта («выдал зарубежную агентуру Разведупра»), осужденный в феврале 1939 г. бывший начальник ГУЛАГа НКВД СССР дивинтендант И. И. Плинер («передавал секретные сведения о количестве лагерей НКВД и заключенных»), командир 5-го авиакорпуса комдив В. С. Коханский, командир 51 сд комбриг Н. А. Прокопчук, помощник начальника кафедры Военной академии Генштаба РККА комбриг А. Д. Малевский141 и др.
       Казалось бы, что шпионства в пользу даже одной зарубежной разведки вполне достаточно для истребления оного предателя. Но, очевидно, понимая шаткость своих обвинений, следователи НКВД, а за ними и члены военной коллегии «для увесистости» усердствовали «в обвинении» подсудимых в шпионаже в пользу разведок сразу нескольких стран. Командир 48 сд комбриг Д. М. Ковалев, член большевистской партии с 1917 г., за все время службы в Красной Армии характеризовался только с положительной стороны как энергичный, морально устойчивый, преданный своему делу командир РККА. Награжден орденом Ленина, двумя орденами боевого Красного Знамени и орденом Красной Звезды. Набор наград Родины — редкостный по тем временам. И вот боевой 40-летний комбриг был доведен до того, что «признался»: с 1928 г. он шпион японский, с 1935 г. — немецкий, а находясь в 1937 г. в Испании, передавал шпионские сведения германским разведорганам (142). Бывший член Военного совета САВО член партии с 1907 г. дивизионный комиссар Ф. Д. Баузер был признан судебным заседанием военной коллегии шпионом германским и латвийским (143); бывший помощник инспектора кавалерии РККА беспартийный комбриг Б. К. Верховский — в том, что якобы с 1917 г. являлся агентом германской, а с 1918 г. — и английской разведок.
       Но и этого все было мало. Доброволец-красногвардеец с декабря 1917 г., выращенный советской властью до должности военного атташе в Китае, комкор Э. Д. Лепин был «признан виновным»"в том, что он шпион латвийский, затем — английский и, наконец, японский (144). Агентом японской, немецкой и французской разведок «признали» бывшего начальника отделения Разведуправления РККА полковника И. Г. Германа (145).
       Арестованный 2 февраля 1938 г. командующий войсками Закавказского военного округа комкор Н. В. Куйбышев приговором военной коллегии Верховного суда СССР от 1 августа 1938 г. был признан виновным в руководстве диверсионно-вредительской работой, а также в том, что являлся агентом германской, польской, литовской и японской разведок (146). Как показала дополнительная проверка в 1956 г., Особый архив МВД СССР и отдел оперативного учета КГБ при Совете Министров СССР никакими сведениями о принадлежности Н. В. Куйбышева к разведорганам вышеназванных государств не располагали. Да они и не могли ими располагать, так как их в природе не было. Но тогда — летом 1938 г. — у суда военной коллегии тоже не было никаких объективных доказательств, но зато имелись «признательные» показания самого комкора Н. В. Куйбышева, данные им и на предварительном следствии, и в судебном заседании (147). А что прикажете делать с признавшимися шпионами разведок четырех государств? Только расстреливать. Что и было проделано в день вынесения приговора военной коллегии. И вот возникает вопрос: до какой же степени уничтожения личности надо было довести человека, чтобы родной брат крупного и прославленного на всю страну деятеля ВКП(б) и Советского государства — Валериана Куйбышева, — сам — видный военный деятель, награжденный тремя орденами боевого Красного Знамени, комкор, — мог так клеветать на самого себя?
       Своеобразным рекордом шпиономании можно считать дело одного из самых известных авиационных начальников середины 30-х годов. Командующий воздушной армией, дважды орденоносец комкор В. В. Хрипин был сотрудниками Особого отдела ГУГБ НКВД СССР Н. Г. Николаевым (Журид) и 3. М. Ушаковым (Ушимирским) забит до того, что сам себя признал (а затем и судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР подтвердило и закрепило в приговоре «Именем Союза ССР») агентом целой кучи иностранных разведок: с 1920 г. — французской, с 1922 г. — германской, с 1932 г. — итальянской, а также английской, чехословацкой и польской (148). Последующая проверка в 1956 г. показала, что все эти утверждения — болезненные измышления злонамеренной воли следователей и судей. А тогда комкор Хрипин был немедленно расстрелян. Реабилитирован посмертно 14 июня 1956 г.
       Чуть ли не каждому судимому «участнику военно-фашистского заговора в РККА» вменялась в вину и вербовка новых членов этого заговора. В заседании 5 октября 1937 г. военная коллегия Верховного суда СССР записала в приговоре, что бывший заместитель начальника политуправления ХВО корпусной комиссар Н. А. Савко якобы лично завербовал в этот заговор 15 человек (149). В основу обвинения бывшего члена Военного совета МВО корпусного комиссара Б. У. Троянкера были положены полученные после соответствующей обработки показания тринадцати уже арестованных командиров и политработников и его собственные (если судить по архивно-следственному делу) «признания», в которых он назвал около 50 человек, завербованных им новых заговорщиков (150). Как показала дополнительная проверка, все эти заявления оказались несостоятельными, ложными. Но это потом, а тогда оба корпусные комиссары были приговорены к расстрелу.
       Одной из почти постоянных составляющих обвинительных заключении, а затем и приговоров было обвинение в диверсионно-вредительской деятельности. Обычно оно было совершенно голословным, никаких конкретных фактов не содержало. Но иногда его пытались подкрепить то ли фактами, то ли какими-то реальными, по мнению следователей и судей, действиями подсудимых. Например, в обвинительном заключении на бывшего заместителя начальника Главного Морского штаба РККФ флагмана 2 ранга В. П. Калачева утверждалось, что Калачев по заданию начморси флагмана флота 1 ранга В. М. Орлова и флагмана 1 ранга И. М. Лудри «сорвал разработку программы кораблестроения, задержал разработку вопроса развертывания Тихоокеанского флота, составил нереальный план оргмероприятий и поддерживал вредительское строительство баз» (151). В ходе дополнительной проверки это обвинение Калачева было опровергнуто заключениями Главного штаба Военно-Морского флота Министерства обороны СССР от 18 апреля и 13 мая 1955 г. Но тогда — 14 июня 1938 г. — военной коллегии Верховного суда СССР был «недосуг» разбираться в доказательности, истинности тех или иных обвинений, и трое судей (Орлов, Преображенцев, Жагров) преспокойно приговорили Калачева к расстрелу. Реабилитирован посмертно 20 августа 1955 г.
       Бывший начальник отдела артиллерийских баз Артуправления РККА комдив Ф. И. Ольшевский 9 декабря 1937 г. был признан военной коллегией виновным в том, что якобы проводил вредительскую работу и создал на ряде складов диверсионные труппы, которые готовили взрывы этих складов. Из дела видно, что все обвинения комдива основаны лишь на его «признательных» показаниях на предварительном следствии и в судебном заседании. Каких-либо других доказательств «преступной деятельности» комдива в материалах дела не имеется (152). Командир 24-й кавдивизии комбриг П. И. Антонов той же коллегией признан виновным в том, что «проводил вредительство в дивизии по снабжению ее боеприпасами, приводил в негодное состояние оружие и выводил из строя конский состав» (153). Как это проделывал командир дивизии лично, уму непостижимо. А тогда он «признался» — и — расстрел.
       Но военная коллегия Верховного суда была способна и на большее. Так, бывшему начальнику АБТВ ХВО комбригу А. Е. Скулаченко она вменила то, что он якобы осенью 1936 г. осуществил диверсионный акт на складе АБТ-130, а в феврале 1937 г. готовил поджог мастерской (154). Ни больше, ни меньше. И, конечно, расстрел. Бывший командир 85-го артполка полковник К. М. Чедиа 29 июля 1938 г. был судебным заседанием военной коллегии Верхсуда СССР (Зарянов, Алексеев, Микляев) признан виновным в том, что он «портил материальную часть артиллерии полка, срывал строительство казарм и конюшен, выводил из строя конский состав и провел ряд других вредительских актов, направленных на срыв боевой подготовки полка» (155).
        2 октября 1937 г. военная коллегия Верховного суда СССР судила бывшего командира 122 сп 41 сд 7 ск полковника А. Д. Чебанова. Главное обвинение: участник антисоветского военно-фашистского заговора и диверсионно-вродительская деятельность. В приговоре суда по делу Чебанова указано, что по его заданию 9 августа 1937 г. был совершен диверсионно-бактериологический акт на пищевом блоке полка, в результате которого около 400 военнослужащих подверглись желудочно-кишечным заболеваниям. Казалось бы, совершенно дикое обвинение по отношению к командиру полка. Но на предварительном следствии командир полка, член ВКП(б) с 1918 г. Чебанов показал, что этот диверсионно-бактериологический акт он совершил. И не в одиночку, а по согласованию с командиром 41 сд комбригом Г. Д. Волковым и начподивом Гусаровым. Бред какой-то, скажет современный читатель. А тогда, в октябре 1937 г., Чебанов был осужден к расстрелу. В ходе проведенной в 1957 г. дополнительной проверки было установлено, что вспышка желудочно-кишечных заболеваний в 122 сп действительно имела место 9 августа 1937 г. Расследованием этого случая тогда же занималась специальная комиссия, которая дала заключение, что непосредственными виновниками этого «ЧП» явились повар-инструктор Токарчук, завпродскладом Кайдаш и медицинские работники, которые допустили выдачу для приготовления пищи недоброкачественного мяса. Из заключения этой комиссии усматривается также, что самого Чебанова в это время вообще не было в полку (156).
       Любое чрезвычайное происшествие в войсках расценивалось не иначе как диверсия заговорщиков. Бывшего командира 18-й мехбригады комбрига В. Г. Грачева приговорили к расстрелу за то, что якобы по его заданию «участники заговора» летом 1937 г. в бригадной столовой организовали массовое, повлекшее тяжелые заболевания, отравление красноармейцев (157); бывшего командира 81 сд комбрига Н. И. Андросюк — за то, что через посредство старшего врача Ширяева «провел отравление красноармейцев 242 сп, путем выдачи негодной пищи» (158); бывшего начальника Биотехнического института РККА диввоенврача И. М. Великанова — за то, что по заданию Тухачевского «проводил вредительство в области бактериологического вооружения и подготовлял отравление населения г. Москвы путем заражения пищевых продуктов» (159) и т. д. и т. п.
       И какие только обвинения не придумывали поднаторевшие в безнаказанном человекоубийстве и не чуждые фантазии следователи НКВД, члены военной коллегии Верхсуда СССР и члены военных трибуналов? Бывший начальник штаба авиационной армии комбриг Н. Г. Андрианов, по его «признанию», вместе с командующим армией комкором Хрипиным и начпоармом корпусным комиссаром Гринбергом проводил мероприятия, направленные на увеличение численности неисправных самолетов (160).        Одним из оснований расстрелъного приговора широко известному в РККА бывшему командиру 47-й авиадесантной бригады комбригу Ф. Ф. Кармалюку явились показания свидетелей Левашова, Черноусова, Синякова и Котлярова, расценивших как «вредительство» то, что, по их утверждению, Кармалкж форсировал боевую и физическую подготовку личного состава бригады и зачастую для этой цели использовал часы, намеченные для политработы, а также много времени отводил для стрелковой подготовки. Человеку благодарность надо выносить за столь ревностное отношение к повышению боеготовности вверенной его командованию первой в РККА авиадесантной бригады, а военная коллегия Верховного суда СССР приговаривает его к расстрелу (161).
Награжденный в 1936 г. орденом Ленина командир учебного батальона 133-й мехбригады капитан Г. М. Абрампольский в 1937 г. приговорен к расстрелу за то, что «сознательно срывал боевую подготовку батальона» (162). По обвинению в срыве партийно-политической работы, сокрытии от разоблачения троцкистских кадров осуждены к расстрелу первый начальник Политуправления РККФ корпусной комиссар М. Р. Шапошников, заместитель командующего Приморской группы войск ОКДВА по политчасти корпусной комиссар С. А. Скворцов, военный комиссар корпуса ВУЗ ЛенВО дивизионный комиссар В. В. Серпуховитин, начальник Высших военно-политических курсов Политуправления РККА бригадный комиссар С. А. Сухотин (163) и др.
       Работников военной печати отстреливали в основном по обвинению в том, что они скрывали поступавший в редакции материал, «изобличавший врагов народа» (начальник культпросветотдела ПУ РККА бригадный комиссар Н. Т. Тутункин, ответственный редактор окружной красноармейской газеты Киевского военного округа «Красная Армия» батальонный комиссар П. Я. Ивангородский, заместитель редактора газеты «Красноармейская звезда» (СибВО) старший политрук Е. М. Плост (164) и др.).
Как одно из оснований применения ВМН к бывшему члену Военного совета ВВС РККА бригадному комиссару В. Г. Кольцову фигурировало и то, что «он в 1928 году участвовал в антипартийной белорусско-толмачевской группировке» (165).
       Дело доходило до того, что в вынесенном военным трибуналом СибВО расстрельном приговоре начальнику разведки учебного дивизиона 71-го артполка старшему лейтенанту В. Ф. Стрюлькову в качестве «полновесных» оснований для его физического уничтожения «Именем Союза Советских Социалистических Республик» фигурировали и такие: руководя политзанятиями, выхолащивал политическое содержание; или — упоминал в разговоре о прошлых заслугах Пятакова, Радека и других, впоследствии репрессированных, лиц
       Читаешь такое сейчас, через 60 долгих лет после этих ужасов, и невольно содрогаешься. И от того, как легко партия и правительство «пускали в распыл» командиров и политработников РККА, её красноармейцев, лейтенантов и вплоть до Маршалов Советского Союза, чуть ли не накануне рокового вторжения германского вермахта и как это гибельно аукнулось в трагедии Сорок первого года. Содрогаешься и от того, что во всех этих диких обвинениях, во всей этой бредятине большое количество подсудимых «признавались». По крайней мере, так было во всех вышеприведенных конкретных ситуациях. Очевидно, без всякой натяжки можно утверждать, что абсолютно подавляющее большинство советских военных судей в 1937— 1938 гг., охваченное пароксизмом партийно-государственной истребительной охоты за «врагами народа» и дрожащее за собственное бренное существование, главную задачу суда видело только в одном: создать в судебном заседании такие условия, чтобы можно было записать в протоколе этого заседания: «Виновным себя признает, показания, данные на предварительном следствии, подтверждает». И затем скоропостижно (чего, мол, рассусоливать — «суду и так всё ясно!» принять и огласить смертный приговор.
       И все же в суде «признавались» далеко не все. Вынужденные прежде всего из-за немыслимых условий предварительного следствия дать (подписать) «признательные» показания, многие и многие бывшие крупные военные работники, в том числе и ставшие известными армии и стране еще со времен гражданской войны, нашли в себе силы и волю решительно отказаться в судебном заседании от «признания» в несовершенных ими преступлениях. К настоящему времени мне удалось выявить около 300 таких смелых людей. Среди них:
—. Армейские комиссары 2 ранга М. П. Амелин, Я. К. Берзин, А. С. Булин, А. И. Мезис, Г. А. Осепян.
— Комкоры М. И. Алафузо, С. Н. Богомягков, П. А. Брянских,
Л. Я. Вайнер, М. И. Василенко, Я. П. Гайлит, А. И. Геккер, В. М. Гиттис,
Б. С. Горбачев, Ф. А. Ингаунис, Н. В. Лисовский, М. П. Магер (дважды),
С. А. Меженинов, Я. 3. Покус, С. А. Пугачев, С. А. Туровский, Л. Я. Угрюмов.
— Корпусные комиссары М. Я. Алее, И. М. Гринберг, Л. Н. Мейер-Захаров, И. Г. Неронов, А. П. Прокофьев.
— Коринтенданты А. И. Жильцов, Д. И. Косич.
— Комдивы Л. П. Андрияшев, Ю. Ю. Аплок, Н. Н. Бажанов, Б. И. Базенков, Ж. К. Блюмберг, Г. Г. Бокис, М. Ф. Букштынович, Ф. В. Васильев, А. М. Вольпе, В. Ф. Грушецкий, Е. Е. Даненберг, С. И. Деревцов, В. П. Добровольский, И. 3. Зиновьев, А. А. Инно-Кульдвер, И. И. Карклин, Г. И. Кассин, Ж. И. Лаур, И. Ф. Максимов, А. К. Малышев, Л. И. Никифоров, М. М. Ольшанский, А. Г. Орлов, Н. В. Ракитин, Е. Н. Сергеев,
Д. Ф. Сердич, К. X. Супрун, А. И. Тарасов, П. П. Ткалун, И. Я. Хорошилов, И. Ф. Шарсков. 
       Кроме того, в ходе исследования выявлено, что в судебных заседаниях военной коллегии Верховного суда СССР и военных трибуналов отказались от ранее вынужденных «признательных» показаний и заявили о полной своей невиновности в инкриминируемых им следователями особых отделов НКВД преступлениях (по неполным данным) 16 дивизионных комиссаров, 51 комбриг, 26 бригадных комиссаров, 7 бригинженеров, 7 бригвоенюри-стов, 81 полковник, 15 полковых комиссаров, 14 майоров, 8 батальонных комиссаров, 7 капитанов. Были среди отказавшихся также старшие политруки, старшие лейтенанты, лейтенанты и даже красноармейцы.
       Почти каждый из тех, кто в судебном заседании отказывался от подписанных им на предварительном следствии «признательных» показаний, пытался объяснить суду, почему он раньше «признался», а теперь отказывается. Объяснения звучали самые разные. Некоторые просто констатировали факт, что они оговорили себя и своих боевых товарищей (армейский комиссар 1 ранга П. А. Смирнов, корпусной комиссар И. М. Гринберг и др.). Другие факт оговора (по сути — клеветы) оценивали как самое большое свое преступление (комкор С. А. Туровский и др.). Многие заявляли суду о том, что «признательные» показания в ходе предварительного следствия они дали (подписали) «под влиянием мер физического воздействия» (167) (армейский комиссар 2 ранга А. И. Мезис, дивизионный комиссар И. И. Кропачев и др.).
       Бывало и так, что, понимая всю неблаговидность, очевидную безнравственность совершенного ими оговора, подсудимые пытались как-то «самооправдаться», смягчить свою личную вину в совершении явно аморального поступка. Бывший заместитель начальника Генштаба РККА комкор С. А. Меженинов, если верить записи в протоколах судебного заседания, виновным себя не признал и заявил, что «он врал на себя, на Красную Армию. Думал, что своими показаниями на предварительном следствии он принесет пользу Красной Армии» (168). Некоторые доказывали на суде, что в стремлении «дожить до суда», оговаривали себя, умышленно излагая в показаниях противоречившие действительности выдумки (комкор С. Н. Богомягков, корврач М. И. Баранов169 и др.).
       Находились и такие, которые признавались в решающей роли инстинкта самосохранения. Пожалуй, наиболее откровенно сказал об этом на суде бывший заместитель начальника Политуправления РККА армейский комиссар 2 ранга Г. А. Осепян. Большевик с подпольным стажем, на протяжении многих лет считавшийся «партийной совестью» Красной Армии, он в судебном заседании виновным себя не признал, от данных ранее «признательных» показаний отказался и заявил, что «он на предварительном следствии оговорил себя и многих других командиров, причем это сделал, чтобы ложным оговором других командиров спасти свою жизнь» (170).
       Какое-то количество представших перед судом военной коллегии командиров прямо заявляли о том, что свои «признательные» показания на предыдущем этапе дали «вследствие психологического истощения» (бригадный комиссар Н. И. Бородин), «подписал их, не отдавая себе отчета» (171) (полковник В. А. Алутин). А бывший председатель Артиллерийского комитета и начальник научно-технического отдела Главного артуправления РККА, участник гражданской войны, делегат X съезда РКП(б), краснознаменец бригинженер Я. М. Железняков в судебном заседании военной коллегии 5 ноября 1937 г. виновным себя не признал, заявив, что прежние свои показания давал в состоянии «невменяемости» (172). Тем не менее судебное заседание военной коллегии (Голяков, Зарянов, Преображенцев) преспокойно приговорили его к расстрелу. Реабилитирован посмертно в 1956 г.
       Если при осуждении «сознавшихся» «заговорщиков» у членов военной коллегии могло сохраняться хоть какое-то подобие правосудности приговора, то при отказе подсудимого от своих прежних, вырванных следователями НКВД, показаний, даже видимости обоснованности обвинительного приговора по сути не оставалось, ибо обвинение попросту рассыпалось. Тем не менее и всех таких мужественных «отказчиков» военная коллегия в 1937— 1938 гг. совершенно бестрепетно обрекала на смертную казнь.
Один из героев гражданской войны, четырежды раненный и трижды награжденный орденом боевого Красного Знамени комкор Б. С. Горбачев был арестован еще 3 мая 1937 г. Его били. Выбили «признание». На суде 3 июля он решительно отказался от незаконно полученных от него «признательных» показаний. Однако военная коллегия без объективных доказательств признала его виновным в том, что он якобы являлся участником военно-фашистской террористической организации и, будучи заместителем 
командующего войсками Московского военного округа, подготовлял вооруженное выступление в Московском Кремле (173). В тот же день расстрелян. Реабилитирован посмертно.
       И вот тут возникает вопрос: на каком же юридическом основании безжалостная советская военная Фемида выносила не просто обвинительный, а расстрельный приговор? У тогдашних военных судей излюбленной в этом случае была такая формулировка: «От своих прежних признательных показаний отказался, но изобличается показаниями других лиц, проходящих по другим делам». Что это были за показания и как они добывались (а нередко и прямо фальсифицировались) подробно рассмотрено в третьей главе. Неукоснительно руководствуясь принципом бессмертного Плюшкина («в хозяйстве всякая веревочка пригодится»), члены военной коллегии Верховного суда не брезговали ничем. Лишь бы помогало обвинению.
       Бывший командир 15-й тяжело-бомбардировочной авиабригады беспартийный комбриг А. А. Житов на судебном заседании категорически заявил, что ни в каком антисоветском заговоре никогда не состоял и ничего не знал о его существовании. Но военная коллегия Верхсуда СССР, опираясь лишь на непроверявпшеся в суде показания арестованного Розенблата, приговорила комбрига Житова к расстрелу. Реабилитирован посмертно в 1956 г.174. Одним из оснований осуждения бывшего председателя военного трибунала СКВО бригвоенюриста Я. К. Жигур были и свидетельские показания некоего Афанасьева. О степени их достоверности можно судить по такому отрывку из его собственноручных признаний: «Не имея фактов, я не могу утверждать, но уверен, что ЖИГУР был активным участником контрреволюционной латышской организации — уж очень он тесно был связан с ТАУРИНЫМ, БИТТЕ, ЧАКСТЕ и др.» (175).
       Но нередко бывало и так, что даже такие явно надуманные, а зачастую и просто сфальсифицированные показания «других лиц» не срабатывали, лопались (а иногда их и вообще не было). Старший инспектор Политуправления РККА дивизионный комиссар Ф. Л. Блументаль был арестован 23 июля 1937 г. по ордеру, подписанному заместителем наркома внутренних дел СССР М. П. Фриновским, без санкции прокурора и при отсутствии материалов, которые могли бы явиться основанием к его аресту. Судя по материалам дела Блументаль сопротивлялся более трех месяцев. И в деле хранится лишь один протокол его допроса — от 25 октября 1937 г. Отпечатан на машинке, подписан Блументалем, а также лицами, производившими допрос: начальником 7-го отделения 5-го отдела ГУГБ НКВД СССР капитаном госбезопасности Малышевым и его заместителем — старшим лейтенантом госбезопасности Гринбергом. Здесь напечатано, что Блументаль признал себя участником заговора. В основу обвинения Блументаля были положены также показания армейских комиссаров 2 ранга Осешша и Векличева и корпусного комиссара Родионова.
       Однако в судебном заседании военной коллегии Верховного суда СССР 9 декабря 1937 г. (Голяков, Преображенцев, Рутман) Блументалъ и Осепян отказались от данных на предварительном следствии показаний, как от ложных. Что же касается показаний Векличева и Родионова, то последующая проверка их дел показала, что они никаких показаний о Блументале, как об участнике военно-фашистского заговора, вообще не делали. Было установлено также, что в их делах нет подлинных протоколов допроса, копия которых приобщена к делу по обвинению Блументаля. Что же остается, в чем можно было бы обвинить дивизионного комиссара Блументаля? А ничего. Но это не смутило членов военной коллегии, председательствующего в судебном заседании диввоенюриста И. Т. Голякова (вскоре выдвинутого на пост председателя Верховного суда СССР) — Блументаль был приговорен к расстрелу. Реабилитирован посмертно 14 мая 1955 г. (176)
       Из огромного количества случаев подобного, позднее юридически установленного неправосудного осуждения не признавших вину лиц начсостава РККА членами военной коллегии Верховного суда СССР в 1937—1938 гг. приведу еще лишь три примера. В декабре 1937 г. судили бывшего командира 92-й авиабригады (Московская зона ПВО) 33-летнего беспартийного полковника П. М. Монархо. Обвинение стандартное по тем временам — участник военно-фашистского заговора. Однако объективных доказательств ни у следователей НКВД, ни у суда — никаких. Имеется только «джентльменский набор» — полученные в ходе предварительного следствия показания ряда свидетелей и «признание» самого подследственного. Но в судебном заседании 15 декабря и сам Монархо и свидетели Аксаков и Малышев от своих прежних показаний отказались. Как всегда, судьи военной коллегии (Голяков, Ждан и Климин) ни с чем считаться не хотят — они слепы и беспощадны и приговаривают командира авиабригады к расстрелу. Приговор этот отменен лишь в 1956 г. (177).
       10 февраля 1938 г. начальником особого отдела НКВД Белорусского военного округа Завадским был арестован командир 5-го кавкорпуса комбриг Д. А. Вайнерх-Ванярх. Один из героев гражданской войны, награжденный тремя орденами боевого Красного Знамени, он обвинялся теперь в том, что якобы являлся участником военно-фашистского заговора и проводил вредительскую деятельность. Все обвинение основывалось на полученных от комбрига в ходе предварительного следствия «признательных» показаниях и «уличающих» показаниях арестованных по другим делам Шалимова, Якимовича и Никитина. И вот 30 июня 1938 г. — суд военной коллегии Верховного суда СССР. Трижды краснознаменец в судебном заседании от своих прежних показаний отказался и заявил, что участником заговора не был. Шалимов и Якимович в судебном заседании также отказались от своих показаний и виновными себя не признали. Никитин же об участии Вайнерха в военном заговоре показывал якобы со слов Уборевича, но Уборевич год назад расстрелян, а по имеющимся в его деле показаниям Вайнерх вообще не проходит (178). Казалось бы все. У суда нет ни малейшей зацепочки, не то что объективных доказательств. А их ему и не надо. Комбриг приговаривается к расстрелу. Вот такой был военный «советский суд».
       Начальник финансового отделения финотдела МВО интендант 1 ранга А. Ф. Рогунов был арестован 15 марта 1938 г. В приговоре военной коллегии Верховного суда СССР от 20 сентября 1938 г. сказано, что обвинение Рогунова основывается на показаниях Васильева и на его собственных показаниях на предварительном следствии. Но никаких показаний Васильева в архивно-следственном деле Рогунова вообще нет. Есть «обвинительные» показания бывшего работника финотдела МВО Кузнецова, от которых он в судебном заседании отказался. Отказался от выбитых у него на предварительном следствии «признательных» показаний и сам Рогунов. А больше в архивно-следственном деле никаких даже самых малейших доказательств «виновности» Рогунова нет. Тем не менее заседание военной коллегии (председательствующий Матулевич, члены: Романычев и Л. Дмитриев) ничтоже сумняся приговаривают Рогунова к ВМН — расстрелу и в тот же день этот абсолютно ни на каких доказательствах не основанный смертный приговор был приведен в исполнение. Приговор был отменен, а Рогунов посмертно реабилитирован 3 марта 1956 г. (179). 
       При осуждении военнослужащих, хоть когда-то «признавшихся», у членов военной коллегии где-то в глубине их давно заскорузшей души еще теплилась совершенно неправомерная, но все же как-то вроде бы «оправдывающая» расстрельный приговор ссылка на это прошлое, хорошо известное судьям какими средствами добытое, «признание». Но ведь среди многих тысяч воинов РККА, судимых в 1937—1938 гг. военной коллегией Верховного суда СССР, встречались и такие, до сих пор неведомые миру бесстрашные рыцари правды, у которых на всем протяжении предварительного и судебного следствия, несмотря на постоянные угрозы, гнусные провокации, непереносимые мучения, систематические психологические и физические истязания, ни следователям особых отделов НКВД, ни заматеревшим в судебном произволе членам военной коллегии Верховного суда СССР не удалось вырвать ни единого признания в несовершенных ими преступлениях, тем более — оговора других людей. И их было не так уж мало. К настоящему времени мне удалось выявить более 70 таких подлинных героев сопротивления партийно-государственному произволу во второй половине 30-х годов. В те годы модно было говорить: «Страна должна знать своих героев». Речь шла в основном о героях-летчиках, героях-стахановцах и т. п. Но кто знал, кто хоть единое доброе слово сказал о тех десятках командиров и политработников, безвинно и насильственно заточенных в казематы НКВД, лишенных элементарнейших возможностей защиты своей чести и достоинства и все же до последнего своего смертного часа сохранявших непреклонность в борьбе с царящим беспощадным злом.
       Среди этих воинов, которые должны, на мой взгляд, считаться гордостью Рабоче-крестьянской Красной Армии были:
— Флагман флота 2 ранга И. К. Кожанов.
— Комкоры Г. Д. Базилевич, Е. И. Ковтюх, С. В. Петренко-Лунев, И. И. Смолин, М. О. Степанов.
— Комдивы Н. Ф. Артеменко, С. О. Белый, К. И. Калнин, Г. Н. Кутателадзе, Д, К. Мурзин, С. В. Никитин, И. А. Онуфриев, А. А. Свечин, Н. И. Точенов.
— Дивизионные комиссары Р. Л. Балыченко, А. Н. Бахирев, Г. И. Горин, И. И. Зильберт, Ф. Я. Левензон.
— Дивинтендант П. Г. Князев.
— Комбриги Л. М. Гавро, Н. А. Дьяконов, А. А. Емельянов, Я. М. Жигур, М. Ф. Киселев, Г. Ф. Малышенков, Н. С. Поляков, Ф. Г. Радин.
— Бригадные комиссары Н. П. Катерухин, П. Д. Матвеев, Д. А. Сергеев.
— Бригинженер А. Ф. Ласточкин.
— Бригинтенданты А. Ф. Боярский и П. П. Витковский.
— Полковники А. X. Базаревский, Н. С. Бережной, В. И. Букин, К. Г. Василевский, Л. Я. Гарсиашвили, Я. И. Жинько, А. Д. Иоселиани, М. А. Колокольников, Т. М. Лексиков, X. Б. Мавлютов, С. И. Певнев, Б. А. Степанов, Д. Д. Том, М. Д. Чавчанидзе, А. А. Шлеминг.
— Полковые комиссары Я. Г. Ринг, В. Г. Толмачев.
— Интендант 1 ранга А. 3. Богокин.
— Капитан 2 ранга Н. И. Гневшев.
— Военинженеры 2 ранга Я. В. Долбир, Г. Э. Куни, А. В. Павлов, А. Н. Тухачевский, Н. П. Ярош.
— Военврач 2 ранга П. М. Солтанович.
— Майоры А. Н. Мартынов, А. М. Моров, П. А. Родионов, В. В. Степанов, А. У. Филимонов.
— Капитан 3 ранга Н. В. Саранцев.
— Интендант 3 ранга И. С. Хребтов.
— Капитаны С. Н. Агриколянский, П. К. Блюхер (младший брат маршала), К. И. Гот-Гарт, В. В. Чернышев.
— Лейтенанты Пак Ин-де, А. И. Шарунов.
— Воентехник 2 ранга В. О. Дуев.
— Красноармеец А. И. Полыциков.
— Жены (вдовы) видных военных: В. А. Дыбенко-Седякина, Н. Е. Тухачевская-Аронштам, Н. В. Уборевич. 
Все эти люди — образец бестрепетного мужества. И каждый из них, кому выпало предстать перед военными судьями в 1937—1938 гг., при полном отсутствии каких-либо объективных доказательств, «Именем Союза Советских Социалистических республик» приговаривался к расстрелу. 
       Один из легендарных героев гражданской войны, награжденный тремя орденами боевого Красного Зкамени, начальник кафедры военной истории Военно-воздушной академии имени Жуковского Г. Д. Гай (Бжишкян) был арестован ГУГБ НКВД СССР еще в июле 1935 г. по обвинению в принадлежности к контрреволюционной группе и высказывании террористических намерений в отношении Сталина. Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 15 октября 1935 г. заключен на пять лет в исправ-трудлагерь (180). В ходе отбывания наказания он был привлечен вторично — на этот раз к суду военной коллегии по обвинению в участии в антисоветской террористической и шпионско-диверсионной организации правых. Никаких компрометирующих материалов (как позднее выяснилось) на Гая (273) не было. Единственное, чем располагал суд, это — показания осужденных по другим делам Б. К. Верховского и Е. Ф. Куликова. Однако их показания в суде не проверялись и доказательствами виновности Гая служить не могли. Тем более что Верховский ссылался лишь на свои предположения, а Куликов — на бывшего первого секретаря Московского областного и городского комитетов ВКП(б) Н. А. Угланова. Но по делу последнего Гай вообще не упоминается, а сам Гай категорически заявил, что Угланова не знает и никогда не видел. И хотя Гай и на предварительном следствии «по второму делу» и в судебном заседании категорически отрицал предъявляемые ему и ничем не доказуемые обвинения, военная коллегия Верховного суда СССР преспокойно приговорила его 11 декабря 1937 г. к ВМН (181), и в тот же день он был расстрелян (182).
       Еще в ноябре 1936 г. был арестован начальник кафедры танков и тракторов ВАММ РККА беспартийный профессор В. И. Заславский. По оценке известного специалиста в области танкостроения профессора М. К. Кристи, Заславский был крупным советским ученым в области танкостроения, задававшим тон в науке о танках и танкостроении, автором первой книги о танках на русском языке. Целый ряд других специалистов характеризовали его как крупного советского ученого и теоретика, положившего начало развитию танкового дела в Советском Союзе. А тогда, в 1936—1937 гг., его обвинили ни больше ни меньше как в том, что он якобы возглавлял антисоветскую вредительскую организацию в танковой промышленности. Заславский виновным себя не признал. Но на основе непроверенных ложных показаний арестованных по другим делам О. М. Иванова, Я. В. Обухова, А. Б. Гаккеля и С. П. Шукалова военная коллегия Верховного суда СССР (Ульрих, Плавнек, Я. Дмитриев) 20 июня 1937 г. осудила профессора Заславского к расстрелу. Реабилитирован посмертно 5 ноября 1955 г. (183).
       Военная коллегия Верховного суда СССР 29 июля 1938 г. судила выдающегося советского военного историка, помощника начальника кафедры военной истории Военной академии Генштаба РККА 60-летнего профессора, комдива А. А. Свечина. Одно из главных обвинений — участие в военном заговоре и создание боевых групп, подготавливавших террористические акты. Сам Свечин и на предварительном следствии, и в суде виновным себя не признал и заявил, что антисоветской деятельностью он не занимался. К делу были приобщены выписки из показаний 11 человек, арестованных по другим делам. Судьи военной коллегии не удосужились заняться проверкой их достоверности — а ведь это их святая обязанность! Последующая проверка показала, что все они по разным причинам не основательные и не могли быть положены в основу обвинения. По полученным в ходе дополнительной проверки сообщениям Комитета госбезопасности при Совете Министров СССР, Центрального государственного военно-исторического архива, Центрального государственного особого архива СССР, архива Министерства обороны СССР, Центрального государственного архива Красной Армии и Высшей военной академии Министерства обороны СССР никаких компрометирующих данных на Свечина не имелось. Выяснением этого также могла бы и обязана была заняться военная коллегия в 1938 г. Но это тоже не было сделано. Как видим, абсолютно никаких объективных доказательств вины комдива Свечина не было и летом 1938 г. Однако военная коллегия приговорила его к расстрелу, и в тот же день он был расстрелян. Реабилитирован посмертно 8 сентября
1956 г. (184)
       Трудно, очень трудно, а может быть, и вообще невозможно сейчас, через 60 лет после описываемых событий с исчерпывающей точностью реконструировать поведение тех или иных военнослужащих в ходе предварительного следствия и в судебном заседании. Даже сегодня историк еще не может получить всех имевшихся тогда документов. Какая-то их часть уже уничтожена, а к некоторым до сих пор не допускают. А ведь, кроме того, надо возможно полнее знать и непременно учитывать индивидуальные обстоятельства, а также особенности личности каждого безвинного страдальца. И все же хотел бы обратить внимание читателя на существенную разницу в поведении маршала Тухачевского и комдива Свечина. Выдающийся военный историк, бывший генерал-майор царской армии Свечин в Красной Армии продолжал служить примерно в том же чине. Бывший подпоручик Тухачевский на 15 лет моложе, но сумел взлететь чуть ли не на самую вершину военно-иерархической лестницы. И вот в 1931г. во время одной из дискуссий Тухачевский довольно бесцеремонно всячески корит своего старшего и гораздо более образованного коллегу за недостаточный уровень идейности. Прошло всего шесть лет, и каждому из них предоставилась печальная возможность показать свое понимание чести, достоинства и долга перед Родиной уже в «тюремных университетах». И как же по-разному повели они себя. И как же поблек облик 44-летнего маршала перед несломившимся 60-летним комдивом.
       Я написал эти строки не в укор Тухачевскому, а во хвалу Свечину, сумевшему оберечь свое доброе имя в условиях неимоверных, когда вместо нормального суда кровавую расправу творило недостойное называться судом позорное судилище. В сознании многих поколений сохранилась горькая память о Шемякином суде, о трибуналах инквизиции, о революционном трибунале во Франции в 1793—1794 гг., о военно-полевых судах в России в начале XX века. Все они людской крови не жалели. Но беспощадность и злодеяния этих судов меркнут перед палачествовавшими военными судьями в СССР в 1937—1938 гг. Их «работа» в эти годы — край падения, ниже некуда. Ниже — только вообще бессудные расстрелы. Как мы уже знаем, и их хватало тогда.

===============================================================================

===============================================================================

В ПРЕДДВЕРИИ ВОЙНЫ

       Под воздействием частичной реализации совместного постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. произошли некоторые существенные изменения в работе особых отделов НКВД, что создало несколько более благоприятные условия для отправления правосудия в РККА. Судя по ряду документов, уже с начала 1939 г. была приостановлена явно преступная практика представления членам политбюро ЦК ВКП(б) особых списков кандидатов в покойники для санкционирования осуждения их к расстрелу. Видимо, с начала 1939 г. осужденные даже по самым страшным контрреволюционным преступлениям вновь получили возможность обращаться с кассационными жалобами и просьбами о помиловании. Очевидно, можно говорить и о некотором (хотя, как будет показано ниже, весьма незначительном) смягчении в практике вынесения судебных приговоров военной коллегии и некоторых окружных военных трибуналов.
К началу 1939 г. из прежнего состава членов военной коллегии Верховного суда СССР остались только трое (Ульрих, Матулевич и Орлов). Остальные, как правило, пошли на повышение. Новыми ее членами в разное время были назначены члены Верховного суда СССР бригвоенюристы Г. А. Алексеев, И. В. Детистов, Л. Д. Дмитриев, Д. Я. Кандыбин, М. Г. Романычев, военюристы 1 ранга Ф. А. Климин и А. Г. Суслин

§ Новый состав военной коллегии утвержден постановлением политбюро ЦК ВКП(б) от 20 сентября 1938 года. (РЦХИДНИ. Ф. 17. Оп. 3* Д. 1002. Л. 16).

       В 1939 г. количество членов военной коллегии было увеличено на два человека за счет зачисления в кадры РККА находившихся до того в запасе двух членов Верховного суда СССР (В. В. Буканов и А. А. Чепцов) (185). В соответствии с постановлением СНК СССР от 15 сентября 1938 г. для членов Верховного суда СССР со дня их избрания устанавливался месячный оклад в 1000 рублей (председателям коллегий Верховного суда — 1100 руб., а председателю и заместителям председателя Верховного суда СССР — по 1200 рублей) (186). Но в связи со значительным увеличением окладов денежного содержания комначсостава РККА с 1 ноября 1938 г., резко возросли оклады и у членов военной коллегии. С 1 января 1939 г. они стали получать по 2000 рублей в месяц (оклад командира корпуса); диввоенюристам Орлову и Романычеву был установлен оклад в 2200 руб., а корвоенюристу Матулевичу — 2600 рублей (187).
       В связи с поступающими с мест запросами о персональной подсудности

§ Подсудность разделялась на предметную, персональную и специальную.

военных трибуналов, председатель военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В. В. Ульрих в приказе № 01 от 13 января 1939 г. разъяснил, что критерием персональной подсудности военным трибуналам дел о преступлениях, совершенных военнослужащими РККА, остается их служебно-должностное положение, а не присвоенные им военные звания. В подсудности военной коллегии Верховного суда СССР по-прежнему оставались дела о преступлениях, совершенных командирами и комиссарами полков, равными им по положению и всеми вышестоящими лицами (188).
       Весьма своеобразно реагировал Наркомат юстиции СССР на многочисленные факты отказа подсудимых в суде от «признательных» показаний, данных в ходе предварительного следствия. В письме НКЮ СССР № 16/11 с от 11 февраля 1939 г. содержался такой характерный пункт: «4. В случае отказа подсудимых на суде от показаний, данных в процессе предварительного следствия, тщательно исследовать и выяснить причины таких отказов, имея в виду, что отказ подсудимых от показаний, данных ими на предварительном следствии, нередко является классовой вылазкой со стороны врагов народа, стремящихся ввести в заблуждение суд, запутать дело и дискредитировать органы расследования» (189). Самая типичная новая погудка на старый лад. Наркомат юстиции Советского Союза ориентирует суды не на отыскание истины, а на то, как бы не скомпрометировать следователей НКВД и осуждать подсудимых, несмотря на их отказ от прежних показаний, поскольку, мол, этот отказ всего лишь «классовая вылазка со стороны врагов народа».
       Строгость судебной репрессии резко возрастала с началом локальных боевых действий. Уже 17 сентября 1939 г. в телеграмме председателя военной коллегии и главного военного прокурора указывалось: «Приговоры всех военных Трибуналов, действующих боевой обстановке, кассационному обжалованию не подлежат и могут быть изменены лишь порядке надзора» (190). 4 октября 1939 г. председателям военных трибуналов Белорусского и Украинского фронтов Ульрихом были посланы телеграммы о том, что военным советам этих фронтов предоставлено право утверждать приговоры военных трибуналов с расстрелом по контрреволюционным преступлениям в отношении гражданских лиц Западной Белоруссии и Западной Украины и военнослужащих бывшей польской армии (191). Для обслуживания в судебном отношении частей РККА и РКВМФ, дислоцированных в Эстонии, был сформирован Особый военный трибунал (192).
Характерно, что еще до начала боевых действии на Карельском перешейке, а именно 29 ноября 1939 г., нарком юстиции СССР Н. М. Рычков и прокурор Союза ССР М. И. Панкратьев посылают председателю ВТ и военному прокурору ЛВО телеграмму следующего содержания: «По воинским преступлениям, совершенным в боевой обстановке применять повышенные санкции, предусмотренные соответствующими статьями раздела Уголовного кодекса о воинских преступлениях. Копии обвинительных заключений по этим делам вручать подсудимым за сутки до суда...» (193). Шифротелеграммой от 15 января 1940 г. Рычков и Панкратьев разрешили ВТ и ВП БОВО и КОВО по делам о дезертирах в связи с переброской отдельных воинских частей в ЛВО применять нормы военного времени, вплоть до ВМН (194).
       Необходимо, однако, отметить, что почти сразу же после окончания боевых действий в советско-финской войне — 21 марта 1940 г. нарком юстиции СССР и прокурор Союза ССР предложили председателям военных трибуналов и военным прокурорам Северо-Западного фронта, 8, 9, 14 и 15-й армий немедленно сообщить всем военным трибуналам и военным прокурорам о восстановлении кассационного обжалования на все приговоры военных трибуналов по всем видам преступлений. Правда, за воинские преступления, совершенные в боевой обстановке периода военных действий, по-прежнему рекомендовалось применять повышенные санкции, но теперь уже «с учетом изменившейся обстановки». Выдвигалось также требование — по всем делам соблюдать процессуальные сроки мирного времени (195).
       Имеются документы, свидетельствующие о том, что председатель военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В. В. Ульрих, призванный творить суд праведный, фактически (по крайней мере, в ряде случаев) действовал чуть ли не по прямым указаниям наркома внутренних дел СССР Л. П. Берии. Летом 1939 г. в ВТ МВО от следователей НКВД поступило дело на 19 инженерно-технических работников автозавода им. Сталина, обвиняемых по пресловутой 58-й статье УК РСФСР. Но шестеро из них даже на предварительном следствии виновными себя не признали, а затем и большинство «признавшихся» обратились в ВТ МВО с заявлениями, в которых отказались от своих показании, утверждая, что эти показания у них вымогались следователем. Если действовать по закону, то дело могло рассыпаться, тем более что председатель ВТ МВО диввоенюрист А. Д. Горячев уже неоднократно был замечен в «либеральном» подходе. И тогда Ульрих попытался решить эту проблему «по-семейному». 31 августа 1939 г. он обращается к Берии, излагает всю эту историю и предлагает: «Учитывая все эти обстоятельства, я, лично, считал бы более целесообразным в данное время дело в Трибунале не рассматривать, а вернуть его для проверки материалов предварительного следствия в следственную часть НКВД». И далее председатель военной коллегии Верховного суда СССР в письме наркому внутренних дел пишет буквально следующее: «Прошу Вашего указания» (196). Резолюция на этом письме появилась следующая: «Передать в След, часть. Л. Берия. 2/1Х.39» (197).
       Ссылаясь на то, что в дореволюционной России и в современных армиях всех важнейших иностранных государств военные суды и военная прокуратура находились в ведении командования армии и флота и организационно не связаны (или почти не связаны) с министерствами юстиции, ставший к этому времени заместителем председателя СНК СССР А. Я. Вышинский в записке на имя В. М. Молотова от 16 апреля 1941 г. посчитал целесообразным:
«1. Передать всю систему военных трибуналов и военной прокуратуры соответственно в ведение Наркоматов Обороны и Военно-Морского Флота.
2. Военную Коллегию Верховного Суда СССР упразднить. Создать Главный Военный Суд и Главный Военно-Морской Суд. За пленумом Верховного Суда СССР сохранить высший судебный надзор за военными трибуналами и за прокурором Союза ССР сохранить высший надзор за деятельностью военной и военно-морской прокуратур и судов.
3. Разбирательство дел об измене родине, шпионаже (кроме военного шпионажа), диверсиях и террористических актах передать судебным коллегиям по уголовным делам Областных, Краевых и Верховных Судов Союзных и Автономных Республик, за исключением местностей, объявленных на военном положении» (198).
       Такую позицию Вышинского в полной мере разделял нарком обороны Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко. Не исключено даже, что именно он был инициатором такой постановки вопроса. Во всяком случае, когда 5 мая 1941 г. на заседании Бюро Совнаркома СССР пунктом 21-м было намечено: «Об утверждении положения о военных трибуналах», Тимошенко за три дня до этого — 2 мая (даже в праздничный день!) спешит представить записку в правительство (на имя Р. С. Землячки). В этой записке нарком обороны не оставляет камня на камне от представленного наркомом юстиции СССР Н, М. Рычковым «Проекта положения о военных трибуналах». Коренной недостаток этого проекта Тимошенко усматривал в том, что здесь закреплялось руководство военными трибуналами со стороны народного комиссара юстиции СССР. «С этим согласиться, — писал Тимошенко, — ни в коем случае нельзя. «Проект» санкционирует разрыв между командованием Красной Армии и военными трибуналами, устанавливая подчиненность последних Наркомюсту СССР, т. е. органу, не связанному с армией и не могущему быть в курсе актуальных задач боевой подготовки войск. Между тем, очевидно, что Народный Комиссариат Обороны СССР, отвечающий за все стороны жизни армии, должен иметь в своем распоряжении также и все рычаги укрепления советской воинской дисциплины, в том числе и военные трибуналы» (199).
       Очевидно, чувствуя некоторую шаткость своей аргументации (например, о неспособности наркомюста знать актуальные задачи боевой подготовки), нарком обороны вслед за Вышинским ссылается на опыт старой русской и иностранных армий и решительно настаивает на том, что «военные трибуналы должны быть всецело подчинены Народному Комиссариату Обороны Союза ССР» (200). Приведя еще ряд существенных, по его мнению, аргументов, Тимошенко заключает: «Считал бы необходимым:
1. «Проект положения о военных трибуналах», представленный Наркомюстом СССР, не рассматривать.
2. Военные трибуналы подчинить Народному Комиссару Обороны Союза ССР.
3. Поручить комиссии из представителей: Наркомюста СССР, Народного Комиссариата Обороны Союза ССР, Народного Комиссариата Военно-Морского Флота, Наркомвнудела СССР, Прокуратуры СССР и Военной Коллегии Верховного Суда СССР разработать новый проект положения о военных трибуналах и внести его на утверждение Правительства» (201). Такую позицию наркома обороны СССР можно рассматривать и оценивать по-разному. Я склонен видеть в ней определенное стремление хоть как-то оградить личный состав Красной Армии от бушевавшего в 1937—1938 гг. произвола внеармейских судебных органов. Такая позиция маршала Тимошенко тем более понятна, что и в 1939—1940 гг. военнослужащие нередко подвергались неправосудным судебным приговорам. А наркомату юстиции все казалось мало, все мнилось, что вдруг осудят недостаточно строго. «Чтоб зло пресечь», появляется секретный приказ НКЮ СССР № 0253 от 26 ноября 1940 г.: «Коллегия НКЮ СССР, заслушав доклад НКЮ РСФСР (т. Горшенин) и председателя Верховного суда РСФСР (т. Рубичев) о судебной практике по делам о контрреволюционных преступлениях за 1940 год, отметила в работе областных, краевых судов, верховных судов автономных республик, наряду с некоторым улучшением, ряд крупных недостатков и извращений. Как один из самых существенных недостатков коллегия НКЮ отметила, что, вопреки неоднократным указаниям НКЮ СССР о беспощадной борьбе с контрреволюционными преступлениями, ряд областных судов продолжает осуждать виновных в контрреволюционной деятельности к явно либеральным мерам наказания» (202)... Приказ наркома юстиции был обязателен и для военных судов. Значит, они должны были еще более «завинчивать гайки». А между тем некоторые военные трибуналы и до этого приказа свирепствовали без всякой передышки.
       Уже после того как, казалось бы, ужас повального террора 1937— 1938 гг. стал постепенно спадать, рассеиваться, уходить в прошлое, военный трибунал Черноморского флота в составе председательствующего бригвоенюристз Лебедева и народных заседателей старшего политрука Артюхова, старшего лейтенанта Бондаренко 15 марта 1939 г. рассматривает дело бывшего начальника 3-го отдела штаба ЧФ майора К. В. Протопопова. При полном отсутствии каких-либо объективных доказательств вины майора, он приговаривается к расстрелу. В 1939 г. уже можно было («разрешили») подавать кассационную жалобу. 17 марта 1939 г. Протопопов с такой жалобой обращается в военную коллегию Верховного суда СССР. Он пишет: «...я не признаю себя виновным в шпионаже и опровергаю свои показания, данные на предварительном следствии, о чем мною было заявлено в судебном заседании». Он просит военную коллегию «приговор Военного Трибунала отменить, заменив мне расстрел лишением свободы» (203). 23 апреля 1939 г. заседание военной коллегии Верховного суда СССР (в составе: диввоенюристы Орлов и Романычев и военюрист 1 ранга Климин) принимает решение по делу Протопопова: «Приговор оставить в силе, а касжалобу без удовлетворения» (204). Несчастный майор обращается к последней надежде — в Президиум Верховного Совета СССР. В деле сохранилась выписка из протокола заседания Президиума Верховного Совета СССР № 5/10 ее от 1 июня 1939 года: «Постановили: Оставить в силе приговор о применении высшей меры наказания к Протопопову К. В.» (205). Приговор этот был отменен только посмертно 13 февраля 1958 г. «за отсутствием в действиях Протопопова состава преступлений» (206).
       Сотрудники же особых отделов продолжали неусыпно бдеть, чтобы трибуналъцы судили и помалкивали. А главная их забота — чтобы не было ни малейших проявлений «гнилого либерализма». И как только где-то кого-то оправдали, особисты сразу бьют тревогу. 13 августа 1939 г. капитан госбезопасности Бородулин информировал Политуправление РККА о том, что член военного трибунала Киевского особого военного округа военюрист 1 ранга С. А. Кондратьев в конце мая этого года, возвратившись домой по окончании судебного заседания, рассказывал своей домработнице Гайдар, что он сегодня присудил к расстрелу 20 обвиняемых, которых завтра расстреляют, и далее добавляет: «Председательствуя в судебных заседаниях, Кондратьев слушает дела невнимательно и часто во время процесса засыпает. В данное время Кондратьев находится на излечении в психиатрической больнице города Киева» (207). В тот же августовский день из Особого отдела ГУГБ НКВД СССР поступает форменный донос на председателя 60-го Ревтрибунала Ленинградского военного округа бригвоенюриста Барышевского. Главное, что ему инкриминируется, это то, что он якобы «запугивает свидетелей». В чем же это проявляется? А вот в чем — «с 19 мая по 23 мая 1939 г. Барышевским было рассмотрено в суде Военного трибунала ЛВО 15 дел по особо опасным преступлениям, из которых по шести делам семь человек оправданы по мотивам, что обвиняемые от данных ими показаний на предварительном следствии отказались, или же свидетели не повторили своих показаний» (208). А судить «надлежало» всех. И появляется резолюция: «Т. Лепехину. Срочно доложить о Барышевском. Кузнецов» (209).

§ Корпусной комиссар Ф. Ф. Кузнецов — в то время заместитель начальника политуправления РККА.

       По-прежнему беспощадно действовала военная коллегия Верховного суда СССР не только в качестве кассационной инстанции, но прежде всего как суд первой инстанции. Продолжались и групповые дела. 14 февраля и 26 марта 1940 г. военная коллегия судила десять сотрудников Центрального архива Красной Армии. Все они были «признаны виновными» как якобы участники антисоветской организации, проводившие подготовку к совершению терактов против руководителей ВКП(б) и Советского правительства, занимавшиеся вредительской деятельностью в архиве и шпионажем. Двое архивистов получили по 10 лет ИТЛ, а восемь — комбриг В. Л. Афонский, бригинтендант Д. В. Саттеруп, полковники Т. Ф. Дедюкин, П. П. Каратыгин и И. А. Лисицын, полковой комиссар П. Л. Кур, интендант 1 ранга В. В. Соловьев и майор И. Я. Судаков были приговорены к ВМН и на второй день после вынесения приговора расстреляны. Это было очередное, освященное высокопоставленными «юристами» из военной коллегии, убийство безвинных. Приговор этот отменен, несправедливо осужденные сотрудники ЦАКА реабилитированы посмертно 30 мая 1956 г. (210)
       И в 1939—1940 гг. расстрелъный менталитет судей нередко проявлялся с прежней силой. Судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР 22 февраля 1939 г. рассматривало дело № 962187 по обвинению одного из первостроителей Красной Армии, успешно командовавшего важнейшими фронтами в годы гражданской войны, первого начальника Генерального штаба РККА, а затем первого заместителя наркома обороны СССР, одного из первых пяти Маршалов Советского Союза А. И. Егорова. И вот что было накручено ему совместными усилиями следователей НКВД и членов военной коллегии, участвовавших в судебном заседании. Военной коллегией маршал Егоров был признан виновным в том, что он с двурушнической целью вступил в РКП(б) в 1918 г., а в 1919 г. якобы установил преступные связи с руководителями антисоветской организации С. С. Каменевым и П. П. Лебедевым, а также с Л. Д. Троцким, по заданию которого пытался сорвать выполнение плана Сталина по разгрому Деникина, а в 1920 г. даже подготавливал террористический акт в отношении Сталина. Далее Егоров «был признан виновным» в том, что в 1928 г. якобы установил антисоветские связи с Рыковым и Бубновым и по их заданиям создал в РККА антисоветскую террористическую организацию правых. В последующие годы, как указано в приговоре, Егоров установил контакт по антисоветской работе с Тухачевским и Гамарником. В 1931 г., находясь на учебе в Германии, установил шпионские связи с германским генеральным штабом, а в 1934 г. по заданию Рыкова стал еще и шпионом польской разведки (211). Современный читатель, ознакомившись с подобным вменением, не подкрепленным никакими объективными доказательствами, справедливо скажет: да это какой-то бред собачий. И будет прав. Но тогда, даже в феврале 1939 г., после того как страшные 37-й и 38-й годы вроде бы уже миновали, маршал Егоров был приговорен к ВМН и на завтра же в день 21-й годовщины РККА, для укрепления которой он так много сделал, расстрелян. Реабилитирован посмертно 14 марта 1956 г.
       С января 1939 г. по июль 1941 г. по приговорам военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны как участники военнофашистского заговора командарм 1 ранга И. Ф. Федько, армейский комиссар 1 ранга П. А. Смирнов, флагман флота 2 ранга П. И. Смирнов-Светлов-ский, комкоры Г. Д. Базилевич, Г. И. Бондарь, М. П. Магер, В. Н. Соколов, Г. Д. Хаханьян, флагман 1 ранга К. И. Душенов, корпусные комиссары А. М. Битте, А. П. Прокофьев, Л. Б. Рошаль, К. Г. Сидоров, комдивы И. Ф. Блажевич, Г. И. Кассин, К. Ф. Квятек, И. Ф. Максимов, А. К. Малышев, А. Г. Орлов, К. X. Супрун, А. И. Тарасов, А. В. Федотов, дивизионные комиссары М. С. Головков, Г. И. Горин, Д. Я. Егоров, И. И. Зильберт, Ф. С. Мезенцев, Я. Т. Царев, В. А. Шульга и многие другие.
       Прочитав этот очередной мартиролог, читатель может спросить: так что же изменилось по сравнению с 1937 и 1938 годами? Как тогда стреляли безвинных, так продолжали и в 1939—1940 гг. Действительно, судебного произвола хватало и накануне войны. Но различие, и довольно существенное, состояло в том, что если в 1937—1938 гг. обвиненных в участии в «военно-фашистском заговоре» командиров и политработников РККА приговаривали к расстрелу всех до единого, то начиная с 1939 г. некоторых военнослужащих по этим обвинениям оставляли в живых, «ограничиваясь» осуждением на длительные сроки лишения свободы. Немедленно расстрелять или оставить в живых — разница большая. Правда эта мера, как правило, также по существу обрекала осужденных на верную и позорную смерть, только более медленную. Так, в разное время умерли в заключении осужденные в 1939—1941 гг.: комкоры Я. 3. Покус, С. А. Пугачев, М. О. Степанов, корпусные комиссары М. Я. Алее и И. П. Петухов, ко-ринтендант А. И. Жильцов, комдивы Я. Я. Алкснис, Я. И. Зюзь-Яковенко, В. И. Малофеев, С. В. Никитин, К. П. Ушаков, И..Ф. Шарсков, дивизионные комиссары Р. Л. Балыченко, Л. И. Бочаров, М. М. Исаев, А. С. Лоос, С. 3. Рабинович и многие другие.
       Как конкретно было организовано «умерщвление по закону», можно проследить по судьбе хотя бы двух комдивов. Командир 9-й кавдивизии комдив К. П. Ушаков в 1917—1923 гг. участвовал в боях против немецких войск, банд Дутова, против Деникина, белогвардейских и английских отрядов, басмачей. За подвиги награжден тремя орденами боевого Красного Знамени, именным оружием, ценными подарками. И вот накануне 20-й годовщины РККА он арестовывается органами НКВД, в судебном заседании военной коллегии 20 июля 1939 г. признан виновным в том, что он якобы являлся участником антисоветского военно-фашистского заговора, ставившего своей задачей насильственное свержение советской власти путем вооруженного переворота, подготовки террористических актов против руководства ВКП(б) и Советского правительства и организации поражения Красной Армии во время войны с фашистскими государствами. Приговорен к лишению свободы в ИТЛ сроком на 15 лет (212). Умер в заключении. Реабилитирован посмертно в марте 1957 г.
       За каждую попавшую в их руки жертву судебные звенья партийно-государственной машины уничтожения хватались мертвой хваткой. Комдив Я. Я. Алкснис, член РСДРП (б) с 1913 г. служил начальником кафедры Военной академии Генштаба РККА. Судьба его не пощадила — был арестован и 28 апреля 1939 г. военной коллегией осужден на 15 лет лишения свободы. Комдив борется — подает кассационную жалобу. И она была настолько обоснованной и доказательной, что постановлением пленума Верховного суда СССР от 4 апреля 1940 г. приговор военной коллегии был отменен и дело направлено на доследование. 26 ноября 1940 г. военная коллегия рассматривает дело комдива Алксниса вторично и, не желая поступиться принципами, снова приговаривает безвинного комдива к 15 годам заключения. В 1943 г. в пленум Верховного суда СССР поступает протест, но силы любого человека не беспредельны и в этом же году Я. Я. Алкснис умирает в ИТЛ. 21 марта 1944 г. дело прекращено за смертью (213).
       Продолжался государственный отстрел и комбригов РККА. В основном это было проделано в 1937—1938 гг., но кое-что было добавлено и в 1939—1940 гг. Мне пока удалось выявить, что в эти предвоенные годы по приговорам военной коллегии Верховного суда СССР было расстреляно 24 комбрига. Так что и в 1939 г. шестеренки механизма массового истребления вращались безостановочно. Они были обильно смазаны человеческой кровью. И трудно, а порою и невозможно было, несмотря на любые усилия, вырваться из-под кровавого «красного колеса». Вот в зубья этой машины попал слушатель Военной академии Генштаба РККА беспартийный комбриг Ф. А. Померанцев. Бывший подпоручик царской армии, из дворян — он уже изначально казался подозрительным. Да еще высшее военное образование... 5 марта 1939 г. военный трибунал Московского военного округа (председательствующий — военный юрист 3 ранга Евжик, члены коллегии — капитан Сухов и военинженер 2 ранга Селиванов) «Именем Союза Советских Социалистических республик» выносит приговор, в котором вменяет Померанцеву в вину участие в военном заговоре, во вредительстве на строительстве Минского укрепрайона и в том, что «в 1936 г. ПОМЕРАНЦЕВ был направлен УБОРЕВИЧЕМ на учебу в академию Генштаба РККА, где снова встретился с СЕРГЕЕВЫМ (бывший начштаба БВО. — О. С.) и по заданию последнего принял участие в создании контрреволюционной организации в академии Генштаба РККА» (214). В судебном заседании Померанцев показал, что вся его жизнь, как прошлая, так и настоящая, не располагала его к вступлению в организацию «офицерский союз», к деятельности против советской власти, что, будучи в Красной Армии, он работал честно, не щадя своих сил. Он признал себя «виновным» лишь в том, что общался с врагами народа, а по службе имел упущения и недочеты. Но беспощадным был приговор — расстрелять. На второй день из камеры 165 Бутырской тюрьмы НКВД осужденный Померанцев подает обширную кассацию, в которой подробно описывает свою работу в РККА («в течение 11—12 лет я не был ни разу в отпуску...») (215), убедительно доказывает несостоятельность обвинения во вредительстве, анализирует нарушения процессуальных норм военным трибуналом. Эту кассацию рассматривает 5 апреля 1939 г. военная коллегия Верховного суда СССР (в составе: Алексеев, Кандыбин, Л. Дмитриев) и принимает определение: «Поскольку изменческая (так в тексте. — О. С.) деятельность осужденного Померанцева материалами дела и его личным признанием на суде полностью подтверждена, приговор о нем оставить в силе без изменения, а касжалобу без удовлетворения» (216).

§ Все «признание» Померанцева, как уже говорилось, состояло в том, что «он общался с врагами народа». Не мог же он не общаться со своим начальником, в том числе и с командующим войсками военного округа

Мобилизуя остатки воли в борьбе с адской машиной истребления, комбриг хватается за последнюю соломинку — за «Калиныча» — обращается в Верховный Совет СССР. Но решением его Президиума от 8 мая 1939 г. ходатайство о помиловании было отклонено и в тот же день Померанцев расстрелян (217). Реабилитирован посмертно 15 сентября 1959 г.
Среди многих военнослужащих, приговоренных в 1939—1940 гг. к длительным срокам лишения свободы, во время отбытия наказания скончалось (по неполным данным) 10 бывших комбригов, 6 бывших полковников (кроме того, за эти годы не менее 12 полковников было расстреляно).
       Не щадили никого, в том числе и женщин. Легендарного маршала Блюхера забили до смерти в тюрьме, а его бывшая первая жена Галина Александровна Кольчугина-Блюхер, слушатель военного факультета Академии связи им. В. Подбельского также была схвачена. От нее требовали «признаться» в совместной с бывшим мужем контрреволюционной деятельности. Свидетель А. А. Розенблюм, содержавшаяся с нею в одной камере, показала впоследствии: «...КОЛЬЧУГИНА-БЛЮХЕР из камеры Внутренней тюрьмы, где мы находились, очень часто, почти ежедневно, вызывалась на допросы, продолжающиеся до утра. С допросов она всегда приходила в обморочном состоянии. Точнее даже сказать, она не приходила с допросов, а ее буквально под руки приводили в камеру» (218).
       Опытные застеночных дел мастера действовали не только кнутом, но и пряником. Допрошенная в ходе дополнительной проверки в 1956 г. С. А. Арина-Русаковская показала, что в разговоре с нею Кольчугина-Блюхер категорически отрицала свою вину, что Кольчугину-Блюхер вызывал к себе Берия, угощал ее фруктами и уговаривал давать на следствии вымышленные показания (219). В конце концов, следствие «дожало» несчастную, ни в чем не повинную женщину, заставило ее признать свою «вину» и на предварительном следствии и в суде. И вот 14 марта 1939 г. три «юридических столпа» — члены военной коллегии Верховного суда СССР — Алексеев, Детистов и Климин — признают Кольчугину-Блюхер виновной в том, что она якобы являлась участницей антисоветского военного заговора, занималась шпионажем, была осведомлена о проводившейся ее бывшим мужем В. К. Блюхером контрреволюционной деятельности. Сплошная «липа» видна невооруженным глазом. Но три палача в судейских мантиях приговаривают ее к расстрелу. Реабилитирована посмертно 9 мая 1956 г.
       31 мая 1940 г. состоялось судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР в наиболее представительном составе: председательствующий — председатель военной коллегии армвоешорист В. В. Ульрих, члены — заместитель председателя военной коллегии корвоенюрист И. О. Матулевич и член этой коллегии диввоенюрист А. М. Орлов. Именно эта троица усердно «судила» и в 1937 и 1938 гг. Рассматривалось дело бывшего начальника кафедры Военно-химической академии профессора П. Г. Сергеева. Грубейшие нарушения УПК в этом деле видны даже студенту-первокурснику юрфака. Обвинительное заключение по делу Сергеева прокурором не утверждалось и обвиняемому не вручалось. Однако это не смутило высокопоставленных «жрецов правосудия». Хуже того. Они рассмотрели это дело вообще без вызова свидетелей и самого подсудимого, в так называемом «особом порядке», осудив профессора П. Г. Сергеева заочно по ст. 58-16, 58-7, 58-8 и 58-11 УК РСФСР к 10 годам лишения свободы, с поражением в правах на 5 лет с конфискацией имущества (220). Приговор отменен, и Сергеев реабилитирован 12 мая 1956 г.
          Практика заочного осуждения продолжалась и накануне войны. Так, 29 мая 1940 г. военная коллегия Верховного суда СССР без вызова в суд осудила обвиняемого бывшего начальника Химического управления РККА коринженера Я. М. Фишмана. Не вызывались, конечно, и свидетели. Приговор: 10 лет ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Отменен этот приговор лишь 5 января 1955 г. (221) Фактически до самого начала войны по-прежнему безжалостно и беспощадно военные трибуналы обрушивались на всех военнослужащих вплоть до красноармейцев, замеченных в любом нестандартном высказывании или поступке, немедленно подводя их под пресловутую статью УК РСФСР 58-10 (антисоветская агитация и пропаганда). Так, в ЗакВО красноармейца Жагбладзе осудили только за то, что он на полях старой газеты изобразил что-то отдаленно похожее на свастику (222).
       Даже в феврале 1939 г. врид председателя ВТ КОВО бригвоенюрист Галенков, вынужденный признать, что военные трибуналы округа особенно по делам по обвинению военнослужащих в проведении антисоветской агитации «в ряде случаев» «не всегда» предъявляли требования в соответствии с УПК к качеству и полноте материалов предварительного следствия; что они сами занимались упрощенчеством ведения судебного следствия, не обосновывали свои приговоры собиранием достаточных доказательств на суде и «в ряде случаев», вместо возвращения дела на доследование или даже прекращения его, выносили в порядке перестраховки необоснованные приговоры, не может преодолеть прежнего «карательного» мышления. И бодро докладывает Ульриху: «В своей судебно-карательной политике военные трибуналы по обвинению в контрреволюционных преступлениях и антисоветской агитации и пропаганде правильно направляли жесткую судебную репрессию против врагов народа и их охвостья, против носителей антисоветской агитации» (223).
       И все же с конца 1938 г. — начала 1939 г. в работе военной коллегии Верховного суда СССР создались несколько иные, чем прежде условия. К этому времени и сталинскому руководству страны все более становилось ясным, что дальнейшее продолжение большого террора прежними темпами, масштабами и методами может привести к непредсказуемым последствиям. Было решено «даровать» определенное послабление. Одной из первых ласточек своеобразного «нового курса» явилось уже упоминавшееся совместное постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. «Об арестах, прокурорском надзоре и ведении следствия». В нем говорилось о таких грубых нарушениях «социалистической законности», допускавшихся органами НКВД, как незаконные аресты граждан по фиктивным справкам о якобы совершенных ими контрреволюционных преступлениях; фальсификация протоколов допросов обвиняемых и свидетелей; искусственное создание отдельных дел о несуществующих контрреволюционных преступлениях; вымогательство от арестованных путем физических мер воздействия (избиений и истязаний) подписей заранее заготовленных фиктивных протоколов допросов. О судебной практике здесь прямо не говорилось, но имеющий уши, да слышит.
       Не прошло и месяца после этого постановления, как в начале декабря 1938 г. Н. И. Ежов был заменен на посту наркома внутренних дел СССР Л. П. Берией. Многие бывшие сотрудники НКВД («ежовцы») были осуждены «за нарушение норм «социалистической законности». Все более становилось ясным, что расстрельные приговоры военной коллегии Верховного суда СССР и военных трибуналов в 1937—1938 гг. по сути дела штамповали фальсифицированные следователями НКВД обвинительные заключения.
В новых условиях стала несколько меняться и безусловно обвинительная
до того позиция председателя военной коллегии. В мае 1939 г. председатель военного трибунала 1-й Отдельной Краснознаменной армии бригвоеюорист И. Ф. Исаенков на одном из совещаний вспоминал: «Докладывая 13 апреля с. г. Военной коллегии о работе военных трибуналов 1 ОКА я получил от тов. УЛЬРИХА указание о том, что мы должны при рассмотрении контрреволюционных дел искать прежде всего врага, а не липовое дело» (224).
       В своем заседании 19—21 апреля 1939 г. военный трибунал Сибирского военного округа (председательствующий военюрист 2 ранга Дроздов, члены: майор Котрасов и майор Карпов) рассматривал очередное групповое дело. Перед судом предстали: бывший начальник штаба 78-й стрелковой дивизии полковник М. Е. Грибов, бывший помощник командира полка майор И. А. Горюнов, бывший помощник командира полка майор А. Д. Елизарьев, интендант 3 ранга А. И. Крутиков и старший лейтенант И. В. Никулин. Все они, за исключением Горшкова, в судебном заседании отказались от «признательных» показаний, данных ими на предварительном следствии. Но тем не менее военный трибунал приговорил «подвергнуть всех высшей мере уголовного наказания — РАССТРЕЛУ. Всех осужденных лишить военных званий и лично им принадлежащее имущество конфисковать»225. Всего несколько месяцев тому назад их бы немедленно и «шлепнули». Но в 1939 г. атмосфера все-таки довольно значительно изменилась. Председатель ВТ СибВО военюрист 1 ранга Ваганов 20 мая 1939 г. копию приговора и поданные ходатайства осужденных о помиловании направляет Улъриху (226). А 27 мая 1939 г. из Москвы в Новосибирск летит телеграмма: «Дела Грибова Матвея Ефимовича и других... вышлите немедленно Военную коллегию приостановив исполнение приговора. Ульрих» (227). А затем сам Ульрих обращается в военную коллегию с протестом (главный аргумент — «не являлись руководителями а/с организации») и предлагает заменить ВМН отбыванием в ИТЛ, что и было осуществлено определением военной коллегии (Алексеев, Кандыбин, Дмитриев) 11 июля 1939 г. (228)
Естественно, что подобные изменения в позиции военной коллеги Верховного суда СССР, происшедшие под воздействием постановления СНК и ЦК от 17.Х1.1938 г., не могли не оказать определенного воздействия на судебную практику. Нет-нет да стали встречаться случаи, когда военные трибуналы округов, а то и сама военная коллегия стали отправлять рассматриваемые дела на доследование. Дело дошло до того, что даже Особое совещание при НКВД СССР, которое ранее осуждало всех, попавших под его беспощадную секиру, стало в отдельных случаях принимать постановления о прекращении дела. Такие же постановления стали принимать в отдельных случаях и особые отделы НКВД на местах... Так, постановлением особого отдела НКВД 2-й ОКА 21 апреля 1940 г. было прекращено производством дело арестованного ранее комдива Г. А. Ворожейкина (будущего маршала авиации).
       Почувствовав некоторое ослабление непосредственного давления на них, военные суды стали несколько объективнее подходить к определению вины подсудимых. Выездной сессией военного трибунала ПриВО в г. Казани 4 декабря 1939 г. (под председательством бригвоенюриста Микляева) был вынесен оправдательный приговор с освобождением из-под стражи восьми бывшим военнослужащим, в том числе бывшему командиру 68 гсд комдиву Я. Д. Чанышеву, бывшему комиссару Омского военного училища бригадному комиссару Н. С. Еникееву и др. Оправдательные приговоры по 8-ми делам в отношении 25 человек (из 13 рассмотренных дел в отношении 32 военнослужащих) были вынесены выездной сессией военного трибунала МВО в г. Горьком (229).
       Окружными военными трибуналами были оправданы представленные в суд особыми отделами НКВД корпусные комиссары М. Ф. Березюш и Г. Г. Ястребов, комдивы С. А. Спильниченко и А. А. Туржанский, комбриг Е. М. Тихомиров, полковник А. И. Лизюков, полковой комиссар С. В. Руднев, интендант 1 ранга И. К. Биркан, военинженер 2 ранга Е. Н. Шелухин, военврач 2 ранга Ш. X. Клейн, майор В. С. Томпофольский, военинженеры 3 ранга И. А. Линявский и А. М. Скворцов, капитаны К. Э. Китто, К. К. Латт, П. М. Лепп, С. Н. Привалов, М. С. Смирнов, старшие политруки В. И. Грачев, Б. С. Сандлер-Шапиро, старшие лейтенанты А. Я. На-гельман, П. Ф. Николаев, Н. М. Таничев и многие другие.
       Обобщенными данными о количестве оправданных накануне войны лиц комначполитсостава, арестованных ранее по обвинению в «контрреволюционных преступлениях», я пока не располагаю. Но некоторое представление об основных тенденциях этого процесса помогут составить цифры, приведенные в докладе начальника Управления по комначсоставу РККА армейского комиссара 1 ранга Е. А. Щаденко. Из уволенных из РККА в 1937 г. в связи с арестом 4474 лиц комначполитсостава (без ВВС), в 1938—1939 гг. было не только оправдано, но и восстановлено в армии 206 человек (или 4,6% к общему числу уволенных в связи с арестом). Из числа уволенных — арестованных в 1938 г., было в 1938—1939 гг. восстановлено в армии 1225 человек (или 24,3 %)230. Такая существенная разница объясняется тем, что почти все лица комначполитсостава, арестованные в 1937 г., к 1939-му году были уже осуждены (а в основном и расстреляны), многих же арестованных в 1938 г. засудить еще не успели.
       Казалось бы, органам юстиции оставалось только радоваться тому, что хоть в какой-то мере справедливость (что означает само слово «юстиция» в переводе с латинского) все же торжествует. Но не такова была «сталинская юстиция». Секретный приказ наркома юстиции СССР Н. М. Рычкова № 0117 от 28 июня 1940 г. «Об устранении недостатков в работе судов по рассмотрению дел о контрреволюционных преступлениях» отмечал прежде всего такие недостатки, как неправильное прекращение дел, необоснованное оправдание обвиняемых по делам о контрреволюционных преступлениях, краткосрочные меры наказания в пределах 2-х лет лишения свободы. Нарком юстиции упрекал некоторых судебных работников в недостаточном учете того, что органы НКВД в соответствии с постановлением СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 17 ноября 1938 г. улучшили свою работу и резко критиковал этих работников за то, что они «непродуманно, а иногда с недоверием подходят к рассмотрению материалов предварительного следствия и неправильно отвергают вполне по существу обоснованные обвинения» (231). Потребовав от народных комиссаров юстиции союзных республик, от председателей судов повести решительную борьбу против «необъективного подхода» некоторых судебных работников к материалам предварительного следствия, нарком юстиции СССР по существу запретил судам выносить по делам о контрреволюционных преступлениях оправдательные приговоры. В приказной части прямо говорилось: «...6. Не ослабляя борьбы с неосновательным привлечением и осуждением, не допускать случаев вынесения оправдательных приговоров по мотивам недостаточности собранных по делу доказательств в отношении таких обвиняемых, личность которых по их прошлой деятельности (участие в антипартийных группировках, прошлая активная деятельность во враждебных партиях, участие в борьбе против Советской власти, наличие связи с преступной средой и т. д.) требует дополнительной проверки дела... Направлять такие дела на дополнительное расследование, с оставлением меры пресечения — содержание под стражей» (232). До чего же надо было докатиться народному комиссару юстиции СССР, чтобы в официальном типографски изданном приказе зафиксировать требование не допускать оправдательных приговоров по отношению к лицам, кои когда-то участвовали в «антипартийных группировках», т. е. посмели свое суждение иметь!
       Но даже прошедший школу беспощадности в военной коллегии Верховного суда СССР Н. М. РЫЧКОВ вынужден был как-то считаться с некоторыми изменениями общественной атмосферы, и в его приказе № 0117 все же официально прозвучало положение о необходимости хоть какого-то реагирования судебных работников на многочисленные заявления подсудимых о фактах нарушения «социалистической законности». Если раньше от них просто отмахивались, расценивали как «клевету на органы НКВД», то теперь, летом 1940 г., в заключительном пункте этого приказа говорилось: «8. В случаях подачи заявлений, показаний в судебном заседании обвиняемых о применении к ним неправильных методов расследования или при наличии показаний в судебном заседании свидетелей о преднамеренном искажении следователем их показаний, председательствующим в судах доводить об этом до сведения органов прокуратуры и НКВД для расследования таких заявлений или показаний обвиняемых и свидетелей» (233). Правда, этот пункт приказа оставлял некоторую неясность — как именно расследовать такие заявления? В чисто ведомственном, административном порядке или же возбуждать уголовные дела? Когда военный трибунал МВО (председатель диввоенюрист А. Д. Горячев) попытался за незаконные методы следствия привлечь работников НКВД к уголовной ответственности, то нарком юстиции СССР в приказе № 0145 от 24 июля 1940 г. расценил это как серьезную политическую ошибку, поскольку это проводилось «без проверки показаний обвиняемых, заявлявших о незаконных методах следствия» (234). Но ведь предварительное следствие на то и проводится, чтобы проверить достоверность показаний? И диввоенюрист Горячев ведь не осудил этих следователей сразу, а лишь возбудил уголовное дело. Где же здесь ошибка?
       Нетерпимую позицию по отношению ко всякой попытке правоохранительных органов действительно охранять права граждан от надуманных, а иногда и преступных посягательств сотрудников НКВД, продолжало занимать и руководство спецслужб СССР. 31 августа 1940 г. В. Н. Меркулов обращается с новой ламентацией в адрес наркома юстиции, прокурора Союза, председателя Верховного суда СССР и председателя его военной коллегии. На этот раз обвинения формулировались в адрес судебно-прокурорских органов Хабаровского края, которые якобы «в ряде случаев необоснованно прекращают дела на государственных преступников». И далее Меркулов приводит весьма выразительные данные. Оказывается, только за три месяца (с 20 сентября по 20 декабря 1939 г.) Хабаровский областной суд из 73 рассмотренных дел прекратил производством 43, а военный трибунал 2-й Отдельной Краснознаменной армии из 60 прекратил 40235. Свое явное недовольство этим процессом хотя бы робкого восстановления справедливости заместитель наркома внутренних дел СССР формулирует следующим образом: «Анализ оправдательных приговоров по этим делам показывает, что стоит лишь обвиняемому отказаться от своих показаний или заявить какую-либо клевету на органы следствия (т. е. на НКВД — О.С.), как Краевой Суд и Военный Трибунал выносят оправдательный приговор по делу и в лучшем случае возвращают дело на доследование по чисто формальным признакам» (236). Как сладостно, наверное, вспоминались Меркулову 1937-й и 1938-й годы, когда рубили налево и направо, абсолютно не считаясь ни с какими «ненужными» юридическими формальностями.
       Будучи профессиональным юристом, прокурор Союза ССР А. Я. Вышинский не мог не понимать полного беззакония процесса избиения и уничтожения военных кадров и старался даже в подлости соблюсти оттенок благородства. И вот он 9 января 1938 г. официально обращается к Ворошилову и Ежову по весьма щекотливому вопросу. Дело в том, что военнослужащие, коим были присвоены персональные военные звания, могли быть лишены их, в соответствии с действовавшим законодательством, только по приговору суда. Но определенное количество лиц комначсостава осуждалось «по внесудебном порядке» Особым совещанием НКВД СССР, которому право выносить решение о лишении персональных военных званий предоставлено не было. И поставленный наблюдать за законностью прокурор Вышинский предлагает путь обхода закона. Он предложил, чтобы в случаях осуждения Особым совещанием «за контрреволюционные преступления» лиц комначсостава, имеющих персональные военные звания, вопрос о лишении этих званий в каждом отдельном случае передавать на разрешение соответствующих военных трибуналов либо военной коллегии Верховного Суда СССР. «Для представления данного вопроса на рассмотрение Правительства, — писал Вышинский, — прошу Вашего согласия на установление такого порядка». В тот же день появилась резолюция: «Согласен, правильно. КВ. 9/1.38 г.» (237)
       Подобно прокурору СССР Вышинскому, действовал и главный военный прокурор РККА Н. С. Розовский. Вместо того чтобы самоотверженно бороться за соблюдение прав военнослужащих, он озабочен прежде всего тем, как бы полегче и поскорее пропустить военные кадры через судебную мясорубку. 28 апреля 1938 г. в докладной записке на имя Ворошилова и Мехлиса он печалуется о том, что разрешение вопроса о предании суду лиц комначполитсостава РККА затруднено и затягивается на весьма длительные сроки из-за действия приказа НКО № 006-1935 г., в соответствии с которым разрешение на предание суду лиц начсостава (начиная с командира взвода) мог давать только сам нарком (или его заместитель). И вот по самой сути своей должности призванный обеспечивать торжество законности главный военный прокурор РККА, желая быть католиком больше самого Папы Римского, буквально умоляет: «Убедительно прошу помочь в создании условий, при которых вопросы предания суду разрешались бы с возможной быстротой» (238).
       О фактическом отсутствии независимости в работе Главной военной прокуратуры и военной коллегии Верховного суда СССР убедительно свидетельствует так называемое «дело Подласа». Несмотря на определенный успех в боях у оз. Хасан, выявились и серьезные недостатки в боевой и политической подготовке действовавших там частей РККА. Недостатки были настолько серьезны, что в отношении командующего 1 ОКА комдива К. П. Подласа, члена Военного совета — бригадного комиссара М. В. Шуликова и начальника штаба армии полковника Помощникова было принято решение: «судить». Казалось бы и судите, опираясь на соответствующие законы и исследование практической деятельности привлеченных к суду лиц. Но не таков был менталитет тогдашних «блюстителей законности». Главный военный прокурор РККА Н. С. Розовский 3 января 1939 г. письменно докладывает обо всем этом деле наркому обороны и без всякого зазрения совести юриста-прокурора пишет: «Прошу Ваших указаний о постановке процесса и о мерах наказания» (239) (Так! — О.С.). И даже проходивший в школу всего «две зимы» Ворошилов вынужден наставлять ученого прокурора: «Суд для того и существует, чтобы разобраться в деле и вынести свой приговор. КВ. 3.1.39» (240). Но военные юристы РККА настолько не приучены действовать самостоятельно, руководствуясь лишь законом, что без соответствующих указаний сверху они уже жить не могут. Они бьют челом прокурору СССР А. Я. Вышинскому. И тот 21 января 1939 г. обращается с верноподданническим ходатайством «на самый верх» — к Сталину и Молотову. Он предлагает сделать этот процесс в определенной мере показательным, допустить на него 100—150 командиров и политработников по списку НКО, а в завершение пишет: «Считаю, что Подласа необходимо приговорить к 5-ти годам, а Шуликова и Помощникова к 2—3 годам лишения свободы... Прошу Ваших указаний» (241).
       Мне не удалось пока выяснить, какова была реакция Сталина. Но судя по дальнейшим событиям, можно сделать вывод, что Сталин согласился с предложением Вышинского (или, по крайней мере, не возражал), потому что через два месяца судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР вынесет приговор, абсолютно точно совпадающий с предложениями Вышинского. В последний день судебного процесса — 31 марта 1939 г. — председатель военной коллегии армвоенюрист В. В. Ульрих, привыкший творить «правосудие» по принципу «как прикажете», еще раз решил получить начальственное соизволение. В этот день он направляет Ворошилову проект приговора военной коллегии Верховного суда СССР по делу Подласа, Шуликова и Помощникова (242), а 1 апреля — копию приговора военной коллегии от 29—31 марта 1939 г. Рукой Ворошилова на этом донесении написано: «Чепуха!» (243). Уже 2 апреля 1939 г. «от бывшего командира РККА, ныне заключенного К. П. Подласа» поступает Ворошилову такой вот документ: «Моя вина в том, что я слепо, не как командующий большевик, а как не рассуждающий солдат выполнял директивы фронта, которые оказались вредительскими (враг Блюхер)... Я прошу Вождя народов Великого тов. Сталина, партию, Правительство, Вас, тов. Народный комиссар, простить меня, дать мне возможность, на какой угодно работе оправдать свою вину... дать возможность если понадобится, отдать свою кровь капля за каплей и самую жизнь на защиту дела партии Ленина—Сталина, Родины и Великого Сталина. К. Подлас» (244). В тот же день эта «просьба о прощении» переправляется Ворошиловым Сталину и Молотову с краткой припиской: «Посылаю поступившее на мое имя заявление от осужденного Подласа К. П.» (245) (После такой слезницы Подлас был «прощен», возвращен в армию. Погиб в бою в 1942 г. в звании генерал-лейтенанта).
       Объективности ради надо сказать, что и в эти годы встречались люди, пытавшиеся честно выполнить высокий долг военного судьи, отважно вступавшие в борьбу с давившими на них функционерами НКВД. В некоторых случаях они находили поддержку даже у Ульриха. 28—31 мая 1939 г. военный трибунал КОВО (председательствующий полковой комиссар Баканов), рассматривая в судебном заседании дело № 601 по обвинению шести человек по ст. 54 УК УССР, дела на троих из них — Ф. И. Гороховского, С. И. Краснопольского и Г. В. Соколовского отправил на доследование, а трех других — И. А. Вакуленко, И. В. Голосного (по некоторым документам — Голосило) и А. И. Коберника вообще оправдал и освободил из-под стражи. Борясь за честь мундира, начальник ДТО НКВД Юго-Западной ж. д. старший лейтенант госбезопасности Малинин в докладной записке от 10 июля 1939 г. пытается обосновать, что якобы «приговор ВТ КОВО и определение по делу № 601 вынесено неправильно» (246). А 8 августа уже заместитель начальника следственной части НКВД СССР майор госбезопасности Макаров пишет Ульриху: «Направляя протест ДТО НКВД Юго-Западной ж. д., просим пересмотреть решение Военного трибунала КОВО и о Вашем решении сообщить в Следственную часть НКВД СССР с возвращением следственного дела» (247).
       В начале сентября уже главный военный прокурор РККА прислал предписание, из которого явствовало, что особый отдел КОВО сообщил Особому отделу ГУГБ НКВД СССР, что якобы член коллегии ВТ КОВО полковой комиссар Баканов, принимая следственные дела для заслушивания в судебном заседании, берет ставку на освобождение подсудимых, виновность которых, мол, следствием доказана. 17 октября 1939 г. Баканов в письме к председателю ВТ Украинского фронта бригвоенюристу Галенкову пишет: «Эта клеветническая фраза абсолютно ни на чем не обоснована» (248) и далее: «Прошу поставить вопрос перед Военной коллегией Верховного суда СССР о расследовании данного дела по существу и клеветников, которые допустили против меня гнусный выпад, привлечь к уголовной ответственности, поставив расследование этого дела на законном основании» (249).
       Делу был дан законный ход. Тридцать девятый год это далеко не тридцать седьмой. И многие военные юристы обрели в какой-то степени достоинство служения не власти предержащей, а закону. 10 декабря 1939 г. начальнику Главного транспортного управления НКВД СССР старшему майору госбезопасности Мильштейну, а 11 января 1940 г. начальнику следственной части ГУГБ НКВД СССР майору госбезопасности Сергиенко Ульрих сообщает о том, что, ознакомившись с делами Гороховского, Краснопольского и других, «Военная коллегия Верхсуда СССР не нашла оснований к отмене определений ВТ КОВО от 31/У-1939 года... Для сведения сообщаю, что дело ГОРОХОВСКОГО и др. мною направлялось ка заключение в Главную Военную прокуратуру, которая также не нашла оснований к опротестованию определений ВТ КОВО» (250).
       Встречались и такие случаи, когда военные прокуроры выступали против попыток тех или иных командиров каким-нибудь образом встать над законом. Во время боев на р. Халхин-Гол младший лейтенант в/ч 5988 Е. В. Данилов 14 августа 1939 г. умышленно нанес себе ранение мягких тканей левого плеча и, оставив взвод, ушел с поля боя. После он сознался в членовредительстве и просил направить его на фронт. Военный совет 1-й армейской группы и командующий Дальневосточным фронтом командарм 2 ранга Г. М. Штерн высказались против предания Данилова суду. Однако военный прокурор группы настаивал на соблюдении закона. Тогда командующий 1-й армейской группой войск комкор Г. К. Жуков заявил ему: «Вы слушайте, что Вам скажут и не рассуждайте. Учтите, что Хуторяна

§ Хуторян — бывший военный прокурор 1-й армейской группы войск

за это сняли» (251). Военный прокурор 1-й армейской группы обратился по команде и был поддержан руководством Главной военной прокуратуры. Но и оно само тоже подчинялось не закону, а мнению ЦК ВКП(б) и Политуправления РККА. Обращаясь к заместителю начальника Политуправления Ф. Ф. Кузнецову и. д. ГВП бригвоенюрист П. Ф. Гаврилов, описав все это событие, мог лишь высказать свою позицию: «Считаю подобный метод навязывания прокурору своей точки зрения неправильным» (252).
       Значительно повышали роль военных прокуроров в обеспечении хоть каких-то элементов законности при осуждении военнослужащих развернувшиеся судебные процессы над бывшими сотрудниками НКВД. Хотя и их судили келейно, в тайне, но до военных-то прокуроров сведения об этом доходили и заставляли их еще и еще раз проникнуться мыслью о недопустимости нарушения кем бы то ни было существующих законов и о своей личной ответственности за допущение массового истребления военных кадров. 25—26 мая 1940 г. в закрытом заседании в Москве военная коллегия под председательством Ульриха рассмотрела дело по обвинению одиннадцати бывших сотрудников УНКВД по Вологодской области во главе с началъником управления майором госбезопасности С. Г. Жупахиным. В ходе судебного заседания выяснилось, что здесь сотрудники УНКВД сфальсифицировали материалы на финскую контрреволюционную организацию, искусственно объединив в одно дело 400 человек, 84 из которых «тройкой» были осуждены к ВМН; сфабриковали «дело» на уже осужденных, отбывавших наказание в ИТК-14, по которому той же тройкой УНКВД были осуждены к расстрелу еще 83 человека. Начальник отделения Безродный во время допроса убил арестованного Свирского. Сотрудники УНКВД Власов, Воробьев и Емин допускали извращенные способы приведения приговоров в исполнение. Военная коллегия приговорила семерых сотрудников Вологодского УНКВД к расстрелу (253).
       За фальсификацию дел, незаконные аресты, применение незаконных методов в следственной работе были приговорены в 1940 г. к ВМН бывшие заместитель наркома внутренних дел Киргизской ССР М. Б. Окунев, заместитель начальника УНКВД по Ленинградской области А. М. Хатаневер, начальник УНКВД Орджоникдзевского края П. П. Вольнов, по Ворошиловградской области Г. И. Коркунов и др. (254) За активное участие «в антисоветской заговорщической организации, действовавшей в органах НКВД и ставившей перед собою задачу путем вооруженного восстания, диверсий и вредительства, а также актов индивидуального террора в отношении руководителей ВКП(б) и Советского Правительства — свержение Советской власти и реставрацию капитализма в СССР» были в 1940 г. военной коллегией приговорены к расстрелу бывший начальник УНКВД по Омской области К. Н. Валухин,

§ В приговоре военной коллегии Верховного суда СССР от 9 мая 1940 г. по делу Валухина говорится: «Эта преступная деятельность ВАЛУХИНА подтверждается показаниями врагов народа: ЕЖОВА Николая, ЕВДОКИМОВА Ефима, ФРИНОВСКОГО Михаила, НИКОЛАЕВА-ЖУРИДА, МИРОНОВА Сергея и другими» (АВКВС РФ. Оп. 1. Д. 176. Л. 122). Таким образом, на основе этой записи можно судить, что Ежов, Фриновский, Николаев-Журид, Миронов и другие крупнейшие функционеры центрального аппарата НКВД проходили как «заговорщики».

начальник 5 отдела УГБ НКВД по Смоленской области капитан ГБ В. В. Кривуша, зам. начальника 1-го отдела ГУГБ НКВД СССР А. А. Додонов (255) и др. На длительные сроки тюремного заключения были осуждены бывший начальник УНКВД по Новосибирской области майор ГБ И. А. Мальцев, заместитель наркома внутренних дел УССР старший майор ГБ М. А. Степанов, заместитель наркома внутренних дел Карельской АССР А. Е. Солоницын и др. (256)
       Вообще необходимо заметить, что истребление высшего начсостава госбезопасности носило тотальный характер. По данным белорусского исследователя А. И. Русенчика, из получивших в 1935 г. звание майора госбезопасности 84-х человек — 1 — невозвращенец (Л. Л. Никольский, он же — Фельдбин, он же — Орлов), а 77 — исчезли; из 47 старших майоров ГБ исчезло 44; из 20 комиссаров госбезопасности 3 ранга 1 сбежал к японцам (Г. С. Люшков), а 18 уничтожены (257). Уничтожены также все 12 комиссаров ГБ 2 ранга, 6 комиссаров ГБ 1 ранга и генеральный комиссар госбезопасности СССР Г. Г. Ягода. Это — ликвидация «ягодовцев». С конца 1938 г. принялись и за «ежовцев», включая второго по счету генерального комиссара госбезопасности СССР Н. И. Ежова. Судили их по двум основным обвинениям: участие в антисоветском заговоре в Наркомате внутренних дел СССР (обвинение надуманное) и нарушение норм социалистической законности. Обвинение совершенно доказанное, поэтому подавляющее большинство из осужденных в то время руководящих сотрудников госбезопасности до сих пор не реабилитировано. Наиболее глубинная причина беспощадной расправы с высшим начсоставом госбезопасности состояла в желании политбюро ЦК ВКП(б) и лично Сталина свалить вину за большой террор с себя на других, а также в стремлении убрать много знавших свидетелей. Мавр сделал свое дело — мавра можно «уйти».
       Со своей стороны Берия считал возможным требовать пересмотра тех или иных решений военных трибуналов. Когда шестеро сотрудников УНКВД по Орджоникидзевскому краю за применение «мер физического воздействия в извращенных формах» были приговорены к ВМН, Берия обратился 11 сентября 1939 г. к прокурору СССР и председателю военной коллегии Верховного суда СССР: «НКВД СССР считает вынесенный Военным Трибуналом войск НКВД Орджоникидзевского края приговор неправильным, а меру наказания завышенной». А далее тоном полного хозяина: «Прошу Вас распорядиться пересмотреть дела на перечисленных лиц и о Вашем решении сообщить» (258). И уже 25 сентября 1939 г. Ульрих сообщает Берии, что дела приговоренных бывших сотрудников НКВД рассмотрены военной коллегией в кассационном порядке, их преступные действия переквалифицированы и троим осужденным расстрел заменен лишением свободы на десять лет каждому, а двоим — на восемь лет каждому и всем им — без поражения в правах (259). Это же «социально близкие» для Берии, да очевидно и для Ульриха, люди...
       Давно и правильно сказано, что обстоятельства сильнее нас. Именно они заставляли в чем-то меняться даже такие заскорузлые образования, как НКВД, Прокуратура СССР. Совместной их директивой № 2709 от 26 декабря 1938 г. наркоматам внутренних дел союзных и автономных республик, начальникам УНКВД и УРКМ краев и областей предоставлялось право при рассмотрении жалоб и заявлений осужденных отменять неправильные решения троек НКВД — УНКВД с прекращением дел и освобождением осужденных от отбывания наказания. В развитие этой директивы Берия и Панкратьев 10 октября 1939 г. издают приказ № 001214, значительно расширявший возможности прокуроров в ликвидации последствий бесчинств, учиненных «тройками». Этим приказом предписывалось поступающие жалобы, заявления и протесты прокуроров на неправильные решения троек рассматривать не позднее двухдневного срока. В случае несогласия с протестом прокурора наркомы внутренних дел союзных и автономных республик, начальники управлений НКВД обязаны были составлять мотивированное постановление об отклонении протеста, направляя копию прокурору. «В спорных случаях, — говорилось в приказе, — прокурор, внесший протест, может обжаловать постановление НКВД (УНКВД) перед Прокуратурой СССР, которая в необходимых случаях вносит эти протесты на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР» (260). Стал устанавливаться какой-то порядок в выдаче справок заявителям о лицах, осужденных по делам органов НКВД. Специальный приказ НКВД СССР № 00515 был издан 11 мая 1939 г. В дополнение к нему 4 июня 1940 г. был издан совместный приказ наркома внутренних дел и прокурора Союза ССР № 00706. Согласно этому приказу, подобного рода справки выдавались в судах, вынесших приговоры, либо в первых спецотделах НКВД — УНКВД (261).
       В определенной мере возросли возможности судебного преследования за ложные доносы и ложные показания. Приказ наркома юстиции и прокурора СССР № 0119 от 2 июля 1940 г. «О порядке рассмотрения дел о ложных доносах и ложных показаниях, связанных с делами о к. р. преступлениях» отменял циркуляр прокуратуры СССР и НКЮ СССР № 160/13001541 от 7 апреля 1937 г. и требовал дела о лжедоносительствах и даче ложных показаний рассматривать в закрытых судебных заседаниях, вести по указанным делам самостоятельное производство, не объединяя их с теми делами о контрреволюционных преступлениях, при рассмотрении которых была установлена ложность доноса или показаний. Специальный пункт приказа был направлен на сохранение «идеологической невинности» судебных работников и особенно присутствовавших на судебном заседании: «3. Не допускать цитирования в приговорах и в обвинительных заключениях контрреволюционных высказываний, а также не упоминать, в связи с такими высказываниями, фамилий руководителей Партии и Правительства» (262).
       Надо признать, что и в новых условиях аппарат НКВД во главе с Берией ревностно следил за прохождением в военных трибуналах подготовленных следователями НКВД дел. Массовое возвращение дел на доследование, а тем более оправдательные приговоры они переживали весьма болезненно. И при малейшей возможности стремились любым способом соответственно воздействовать на военные трибуналы, на военных прокуроров. Когда в июне 1939 г. ВТ МВО под председательством диввоенюриста А. Д. Горячева возвратил дела по обвинению Э. П. Пелузо и И. П. Денышева в НКВД СССР «на доследование», то с протестом по этому поводу к прокурору СССР к председателю военной коллегии Верховного суда СССР обратился в августе 1939 г. непосредственно нарком внутренних дел СССР Л. П. Берия. Он выражает свое несогласие с решением ВТ МВО и свое обращение к прокурору СССР заключает чуть ли не приказом: «Прошу соответственно реагировать» (263). В другом случае он пишет: «Считаю необходимым следственное дело за № 19653 по обвинению Денышева Ильи Петровича вновь поставить на рассмотрение Военного Трибунала МВО» (264). «Хлопоты» Берии даром не пропали. В сентябре 1939 г. дело Пелузо было вновь направлено в ВТ МВО «для рассмотрения в судебном заседании по существу», а дело Денышева — на рассмотрение Особого Совещания НКВД (265).
       Война приближалась буквально с каждым днем. А Главная военная прокуратура вместо того, чтобы всемерно оберегать права, честь и достоинство командиров — единоначальников, от действий которых в решающей степени будет зависеть ход вооруженной борьбы, порою беспокоилась прежде всего о том, как бы того или иного попавшего на скамью подсудимых «командира-заговорщика» не недосудили. Когда налево и направо летели до сих пор до конца не сосчитанные головы безвинных воинов РККА, Главная военная прокуратура РККА стыдливо молчала. Как будто так и надо. Но стоило тому или иному военному суду оправдать безвинного страдальца — вчерашнего командира, как некоторые военные прокуроры выступали с протестом против такого, по их мнению, «гнилого либерализма». Как слепни в жаркую погоду впиваются в тело потной лошади, так и некоторые высокопоставленные военные прокуроры вцеплялись в попавшие в поле их зрения жертвы, стремясь обязательно «засудить» их. Попытки местных юридических работников судить действительно «по справедливости» нередко немедленно пресекались сверху. 10—12 мая 1940 г. военный трибунал СКВО в закрытом судебном заседании в составе председательствующего бригвоеюориста Майорова и членов: старшего политрука Держина и лейтенанта Рыбинского рассмотрел дело по обвинению в участии в военно-фашистском заговоре группы бывших военнослужащих 28-й горнострелковой дивизии. Перед трибуналом предстали бывший командир дивизии комбриг И. А. Милюнас, бывший командир 84 сп полковник М. К. Зубков, майоры Н. К. Степанов и В. А. Эрдман, капитаны В. М. Красновский и С. И. Снежко. На этот раз было проведено самое настоящее судебное следствие, в приговоре сформулировано 16 позиций, в том числе и то, что подсудимые в своей практической работе допускали упущения, которые не могут квалифицироваться как уголовно-наказуемые деяния, и приговорил «всех шестерых по суду считать оправданными» (266).
       Но исполнявший должность главного военного прокурора Красной Армии корвоенюрист П. Ф. Гаврилов посчитал этот приговор в части оправдания комбрига И. А. Милюнаса неправильным и 21 сентября 1940 г. обратился с протестом (в порядке надзора) в военную коллегию Верховного суда СССР. Карательная машина работала быстро. И уже 4 октября 1940 г. военная коллегия (в составе: Романычев, Детистов, Буканов) определила: «...протест прокурора удовлетворить, приговор в отношении Милюнаса отменить и дело направить для нового рассмотрения со стадии судебного следствия в тот же суд, но в ином составе» (267). 29 января 1941 г. ВТ СКВО в новом составе (бригвоенюрист Галенков, военюрист 2 ранга Ильницкий и ст. политрук Румянцев) признает Милюнаса участником заговора и приговаривает его по формуле «10+5». На следующий день комбриг пишет (на промокательной бумаге!) кассационную жалобу, но военная коллегия (Орлов, Буканов, Абдурахманов) оставляет ее без удовлетворения. А 20— 21 января 1942 г. Милюнас был вторично осужден ВТ войск НКВД Архангельской области — на этот раз — к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 21 февраля 1942 г. Реабилитирован посмертно в 1957 г. 
       Еще в 1938 г. были арестованы командующий Каспийской военной флотилией флагман 2 ранга Д. П. Исаков, начальник штаба флотилии Н. Н. Унковский, флагштурман М. А. Шифферс и флагманский инженер-механик В. Ф. Латушкин. Все они обвинялись в участии в антисоветском военно-фашистском заговоре. Дело это было состряпано настолько примитивно, что 7 декабря 1940 г. военный трибунал ЗакВО в отношении всех четверых вынес оправдательный приговор. В дело вмешивается «бдительный» врио главного военного прокурора ВМФ бригвоенюрист Лелюхин (подписал за прокурора Союза ССР). 1 марта 1941 г. он обращается с протестом в военную коллегию и та в заседании 21 марта (в составе: Романычев, Дмитриев, К л и мин) удовлетворяет протест и принимает решение «оправдательный приговор ВТ ЗакВО в отношении Исакова, Унковского, Шифферса и Латушкина отменить и дело о них на основании ст. 299 УПК АзССР направить на новое рассмотрение со стадии предварительного следствия...» (268). Однако и в процессе доследования новых данных о виновности бывших четырех руководителей Каспийской военной флотилии добыто не было. В связи с этим главный военный прокурор ВМФ 23 февраля 1942 г. дело о них в уголовном порядке прекратил. Но теперь выступил на сцену заместитель начальника Особого отдела НКВД СССР, который посчитал, что «...в данное время, в интересах государственной безопасности, освобождать обвиняемых Исакова, Унковского, Шифферса и Латушкина нецелесообразно». Особого отдела боялся сам прокурор Союза ССР и 16 июля 1942 г. он отменил постановление главного военного прокурора ВМФ от 23 февраля 1942 г., дело направил на рассмотрение Особого совещания с предложением о назначении обвиняемым наказания в виде пяти лет заключения в ИТЛ каждому, как подозреваемым в контрреволюционной деятельности. Главный аргумент прокурора Союза: «...интересы государственной безопасности в условиях военной обстановки диктуют необходимость изолировать на период военного времени обвиняемых от общества» (269). Так они и сгинули. Реабилитированы в мае 1955 г. Никого из них найти тогда уже не удалось (270).
       В целях самостраховки военная прокуратура Забайкальского военного округа ввела в практику сплошную отмену приговоров «за их мягкостью» (271). Большинство же военных прокуроров старались вообще уклониться от пересмотра уже «решенных» дел, дабы «не связываться» ни с военными трибуналами и военной коллегией Верховного суда СССР, ни тем более со следователями особых отделов НКВД. Вот весьма характерный пример. По справке особого отдела, красноармеец железнодорожного полка И. Н. Солнышкин 11 мая 1937 г. в группе красноармейцев «рассказал анекдоты явно контрреволюционного характера, направленные против руководства партии и Советского правительства». Его тут же арестовали, судили, приговорили к 10 годам лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. Прошло два года. Массовый террор в армии, да и в стране в целом явно пошел на снижение, и бывший красноармеец Солнышкин обратился к наркому обороны с жалобой. Ворошилов направил ее для рассмотрения в соответствующую прокуратуру. И вот 4 октября 1939 г. исполняющий должность военного прокурора военюрист 2 ранга Керкадзе докладывает из Тбилиси наркому: «Жалобу осужденного Солнышкина о пересмотре дела на предмет снижения наказания считаю необоснованной и оставить без последствия» (272).
       Тех же сравнительно немногих военных прокуроров, у которых чувство профессиональной чести юриста угасло не до конца, немедленно и безжалостно скручивали и любыми путями уничтожали. «Дело» бывшего военного прокурора Черноморского флота бригвоенюриста П. С. Войтеко рассматривалось судом дважды. Первый раз — в августе 1939 г. Его обвиняли в том, что он, будучи военным прокурором флота, якобы укрывал вражескую деятельность бывшего командующего флотом флагмана флота 2 ранга И. К. Кожанова и члена Военного совета армейского комиссара 2 ранга Г. И. Гугина и лично сам проводил подрывную деятельность в прокурорско-следственной работе. Войтеко виновным себя в предъявленном обвинении не признал, заявил суду о своей невиновности, а также о жестоких избиениях и грубейших нарушениях социалистической законности при расследовании его дела. В связи с тем, что в материалах дела не имелось убедительных доказательств виновности бывшего военного прокурора, это дело первым составом суда было отправлено на доследование. Все-таки на дворе был уже 1939 год, а не 1937-й и не 1938-й. Но хотя времена и менялись, а нравы — не очень. И несмотря на то, что в ходе доследования никаких объективных доказательств виновности подсудимого добыто не было, а сам Войтеко продолжал столь же самоотверженно бороться против возводимой на него напраслины, обличал следователей НКВД в применении «физических методов», второй судебный состав военной коллегии Верховного суда СССР (Кандыбик, Суслин, Детистов), грубо нарушив требования УПК, без достаточной проверки достоверности обвинений Войтеко, вынес ему обвинительный приговор. К расстрелу приговорить его, видимо, не решились. Приговорили к 15 годам ИТЛ с поражением в правах на 5 лет. В этих лагерях он и умер 20 марта 1945 г. Реабилитирован посмертно в июле 1957 г.273.
       Таким образом, в последние предвоенные годы (1939 г.—июнь 1941 г.) процесс истребления военнослужащих РККА по политическим мотивам существенно изменился. Резко сократилось количество арестованных по этим мотивам. Военная коллегия Верховного суда СССР и военные трибуналы продолжали выносить обвинительные (в том числе и расстрельные) приговоры «за контрреволюционные преступления». Но этих приговоров стало гораздо меньше и в основном ими завершались уголовные дела, возбужденные особыми отделами НКВД еще в 1937—1938 гг. Военные суды стали отваживаться даже на вынесение оправдательных приговоров. В довольно широких размерах развернулся процесс возвращения в кадры РККА несправедливо уволенных из ее рядов лиц комначполитсостава. По сравнению с 1937—1938 гг., в Красной Армии в 1939—1941 гг. произошло довольно заметное улучшение атмосферы. Но изменения эти были в основном количественные, а не качественные. Безраздельная власть опирающейся на безграничное насилие партийной верхушки оставалась незыблемой. И в своих лозунгах к XXII годовщине Октябрьской революции ЦК ВКП(б) призывал трудящихся СССР: «...помогайте выкорчевывать врагов народа» (274).

ДАЛЬШЕ                ОБРАТНО                В ПРИЛОЖЕНИЕ