Глава четвертая. Часть 1. ПОДОБИЕ СУДА.          

Приговор суда — памятник эпохи.
А. Ф. КОНИ 

РАССТРЕЛИВАЛИ И БЕЗ СУДА

       Конечная цель предварительного следствия состояла в том, чтобы подготовить обвинительное заключение, достаточно убедительное для утверждения его прокурором, и направить это заключение в суд. Ибо при всем беспредельном могуществе органов НКВД в 1937—1938 гг. официальная линия в решении судьбы арестованных военнослужащих РККА предписывала непременное судебное оформление их уничтожения. К настоящему времени многочисленные публикации весьма аргументированно доказали, что на протяжении всего советского периода в жизни России ни о какой независимости судебной власти говорить нельзя. Но даже при том, что любые суды в Советском Союзе всегда были готовы по-лакейски угодливо исполнить волю высшего партийного синедриона и его охранного ведомства, все же руководство партии и страны прибегло к созданию целой системы несудебных органов. Краткая, но емкая их характеристика уже дана в опубликованной в 1989 г. справке (1), поэтому я в этом разделе постараюсь рассказать лишь о роли и месте несудебных органов в уничтожении военных кадров в 1937—1941 гг.
Почему же так много было создано всяческих несудебных инстанций? Ведь кроме давно уже существовавшего Особого совещания при НКВД СССР, была создана так называемая «высшая двойка», состоявшая из наркома внутренних дел и прокурора Союза ССР. Появились тройки НКВД союзных и автономных республик, УНКВД краев и областей, а затем и особые тройки, состоявшие из первого секретаря соответствующего комитета ВКП(б), начальника управления (отдела, отделения) НКВД и прокурора...
       Один из вариантов ответа на этот вопрос содержится в коллективном письме 15 бывших военнослужащих из Читы (от лейтенанта до майора) от 30 ноября 1939 г., адресованного Сталину (копия — Ворошилову): «Пишем коллективно ввиду того, что администрация О... исправительно-трудовой колонии не предоставила нам бумаги для писания жалоб. Начальник Читинского НКВД Хорхорин, его замы Крылов и Видякин били... Созданные таким путем провокационные дела, естественно, не могли рассматриваться нормальными судами, где мы могли бы давать правдивые показания и тем самым разоблачить гнусную клевету, искусственно подобранную в делах. Очевидно, только поэтому дела наши были направлены на заочное рассмотрение в Особое совещание НКВД» (2).
       И действительно, все эти несудебные органы были как бы «родными» для следователей НКВД. Ведь при всей их изощренности и фальсификаторских ухищрениях, нередко очередное «дело» оставалось настолько необоснованным, что его даже в совершенно рептильный в 1937—1938 гг. суд военного трибунала или военной коллегии Верховного суда СССР передавать было как-то неудобно. И мало ли что может на суде выкинуть «неразоружившийся военный заговорщик»? И вот тут-то в любую минуту незадачливых следователей могли выручить несудебные органы, творившие свою расправу, как правило, без вызова подсудимых, заочно, по спискам и «спасавшие» самое «рассыпающееся» дело.
       Мрачную известность имело Особое совещание при народном комиссариате внутренних дел СССР. Оно было утверждено в 1934 г., а упразднено лишь 1 сентября      1953 г. Председателем этого совещания был нарком внутренних дел СССР, а членами: заместитель наркома, уполномоченный НКВД по РСФСР, начальник Главного управления Рабоче-крестьянской милиции и нарком внутренних дел той союзной республики, на территории которой возникло дело. Вначале этому совещанию было предоставлено право применять «к лицам, признаваемым общественно-опасными»- ссылку, высылку и заключение в лагерь сроком до 5 лет, а затем эти права были значительно расширены вплоть до применения высшей меры наказания.
       Судя по изученным надзорным производствам, были осуждены Особым совещанием в 1937—1938 гг. к ВМН полковник запаса И. Я. Карасик, капитан 1 ранга П. А. Штейнгаузен. Значительная группа военных была этим совещанием отправлена в тюрьмы и лагеря на различные сроки и именно там встретили свой смертный час. Среди них: корпусной комиссар И. П. Петухов, флагман 2 ранга Д. П. Исаков, дивизионный комиссар А. С. Лоос, комбриги А. И. Залевский, А. М. Тарновскии-Терлецкий, Е. М. Тихомиров, бригадный комиссар В. Я. Шилкин, бригвоенюрист А. Г. Сенкевич, полковник Д. И. Артамонов, полковой комиссар А. Р. Медведев, интендант 1 ранга К. Г. Тракман, майор С. И. Кальва. Свою кровавую жатву Особое совещание продолжало собирать и в последующие годы. В один день — 13 февраля 1942 г. — постановлением ОСО были приговорены к расстрелу генерал-лейтенанты авиации Герои Советского Союза Е. С. Птухин и П. И. Пумпур, комдивы Н. Н. Васильченко, И. П. Сергеев, А. А. Тальковский, генерал-майоры М. И. Петров и Герой Советского Союза Э. Г. Шахт.
       Известно также, что уже с первых месяцев после взятия власти в стране большевиками имели место расстрелы «в особом порядке». Ю. Фелыптинскии, например, сообщает о таком факте. Когда перед созывом Учредительного собрания проходило совещание группы членов ЦК, то из кармана повешенного В. И. Лениным на вешалке пальто кто-то украл револьвер. «Начали розыски. Вора нашли. Им оказался один из матросов, охранявших Собрание. Его вывели в сад и немедленно расстреляли» (3). Порядок расстрела, безусловно, «особый». А через несколько недель право бессудного расстрела «на месте преступления» было предоставлено вполне официально, декретом Совнаркома РСФСР от 21 февраля 1918 г. (4).
       Историкам еще только предстоит изучить, сколько таких расстрелов «в особом порядке» было в годы гражданской войны и после нее. Но то, что они были и в мирное время, это бесспорно. Вот лишь один выявленный факт. В 1935 г. начальник спецбюро УНКВД по ДВК А. А. Лиман-Митрофанов дал трем бывшим сотрудникам НКВД приказание расстрелять двух неизвестных по фамилии лиц, из которых один был якобы капитаном японской армии, а второй по национальности монголом или бурятом. Этот расстрел якобы «закордонных агентов — двурушников» был произведен по устному указанию высших начальников из НКВД СССР. Даже когда в 1957 г. по этому поводу был запрошен начальник Хабаровского УНКВД, то он заявил, что «это не убийство, а одна из разновидностей оперативной необходимости» (5). Вот такой менталитет!
       Что касается бессудных убийств военнослужащих в 1937 г., то по фамильно мне удалось выявить лишь несколько таких случаев. 1 августа 1937 г. в Тбилиси в ходе допроса был убит только что арестованный командир и военный комиссар 2-й Грузинской стрелковой дивизии комдив Ф. М. Буачидзе. Так же без суда, «в особом порядке» были расстреляны 21 августа 1937 г. бывший начальник 1-го отдела Разведуправления РККА корпусной комиссар О. О. Штейнбрюк (6) и начальник 2-го отдела этого же управления корпусной комиссар Ф. П. Карин. Следует заметить запись в надзорном производстве Карина о том, что он был расстрелян по решению Специальной комиссии от 21 августа 1937 (7). Значит, существовала еще какая-то пока что неведомая миру «специальная комиссия», обладавшая тайными полномочиями расстреливать чуть ли не любого?
       С началом войны дело дошло до того, что стали убивать просто по личному указанию народного комиссара внутренних дел СССР. Так, в октябре 1941 г. были расстреляны генерал-полковники А. Д. Локтионов и Герой Советского Союза Г. М. Штерн, генерал-лейтенанты авиации Ф. К. Арженухин, Герои Советского Союза И. И. Проскуров и П. В. Рычагов, дважды Герой Советского Союза Я. В. Смушкевич, дивинжснер И. Ф. Сакриер, генерал-майоры П. С. Володин, М. М. Каюков, Г. К. Савченко, бригинженер С. О. Склизков. Таков был «особый порядок».
       В череде несудебных органов зримо палаческую роль сыграла так называемая «высшая двойка», состоявшая из двух человек: наркома внутренних дел СССР и прокурора Союза ССР. Конкретно в 1937—1938 гг. она состояла из Ежова и Вышинского. И вот этим двум «человекам» было дано «право» одним росчерком пера окончательно решать судьбу людей, вплоть до предания их смертной казни. В архиве военной коллегии Верховного суда Российской Федерации мне довелось видеть немало многостраничных списков людей, казненных по заочно принятому решению этих кровавых вурдалаков. Сумели они своими руками убить и несколько десятков командиров РККА.
       Эта пресловутая «высшая двойка» отправляла военнослужащих на тот свет и пачками, и поодиночке. В декабре 1937 г. были арестованы комиссар 102 авиационного парка старший политрук К. Я. Фридриксон, начальник боепитания 218 сп интендант 3 ранга А. Я. Штольцер, начальник отделения техчасти 102 артполка воентехник 1 ранга В. Я. Бикш, военрук школы Ф. Ф. Силко, преподаватель физкультуры Ж. П. Сегленек, студент Л. С. Москвин. В январе 1938 г. к ним был добавлен командир 217 сп полковник Ж. К. Цауне. Все они обвинялись в принадлежности к контрреволюционной латышской националистической организации, якобы существовавшей в войсках Сибирского военного округа и возглавлявшейся командующим войсками округа комкором Я. П. Гайлитом. Впоследствии было выяснено, что в ходе предварительного расследования допущены грубейшие нарушения УПК, вплоть до того, что в деле вообще отсутствует обвинительное заключение и вина каждого не конкретизирована. Но это отнюдь не смущало следователей НКВД. Дело было передано на рассмотрение «высшей двойки» и по ее постановлениям от 1 и 17 февраля 1938 г. все семеро были расстреляны. Приговор этот был отменен 14 сентября 1957 г. Дело о них прекращено «за отсутствием состава преступления» (8).
       Бывший военрук Ленинградского института киноинженеров, член ВКП(б) с 1916 г., майор И. Я. Пауль по постановлению «высшей двойки» был расстрелян 30 декабря 1937 г. В ходе запоздавшей на 19 лет прокурорской проверки в 1956 г. было установлено, что предварительное расследование по делу проведено с грубыми нарушениями процессуального закона. Требования статей 128, 129 и 206 УПК РСФСР не выполнены, обвинительное заключение никем не утверждено и, как видно, делает вывод заместитель генерального прокурора СССР генерал-майор юстиции И. Барской, «было составлено заранее, так как на нем в машинописном тексте заделана дата «... января 1938 года», в то время как Пауль был осужден 30 декабря 1937 года»9. По моему мнению, это расхождение можно объяснить и по-другому. Логично предположить, что обвинительное заключение было составлено не заранее, а позднее — после расстрела. Сначала расстреляли в декабре, а потом уж в январе «соблюли юридическую формальность».
       ...Держу в трепетных руках пожелтевший от времени Ленинградский фотомонтаж 60-летней давности. По бокам, как тогда водилось, портреты Ворошилова и Сталина, а по центру надпись: «Лагерный сбор студентов ЛГУ имени А. С. Бубнова» и чуть пониже: «Выпуск командиров». Их, молодых, только что сдавших последние экзамены командиров взводов запаса чуть ли не полторы сотни (сохранилось среди них и мое фотоизображение лета 1936 г.). А в центре вверху — три фотографии: ректор ЛГУ М. С. Лазуркин, секретарь парткома Н. И. Косынкина и военный руководитель комдив К. П. Артемьев. Лицо сурового зрелого мужчины. В петлицах — по два ромба. «Ворошиловские» усики. Было ему в это время 53 года и он нам — 19-летним — казался бесконечно старым. Происходил он из дворян, был полковником царской армии; беспартийный. 10 ноября 1937 г. он был арестован. Помнится, как мы, недавно произведенные командиры взводов запаса, шепотом передавали об этом друг другу. И затем — все замолкло, человек пропал. Только теперь удалось выяснить, что уже 17 января 1938 г. постановлением НКВД и прокурора СССР («двойка») комдив Артемьев был осужден к расстрелу. За что? По выводам сохранившегося обвинительного заключения — никем не утвержденного и составленного после осуждения Артемьева — обвинялся в том, что он якобы с 1928 г. являлся участником контрреволюционной монархической офицерской организации, создал и возглавил 16 (шестнадцать) групп указанной организации в гражданских вузах Ленинграда, а с 1935 г. являлся агентом германской разведки (10). Объективных доказательств никаких. Есть только запись, в которой указывается, что Артемьев виновным себя признал (после осуждения и расстрела?!). Реабилитирован посмертно 16 мая 1957 г, «за отсутствием состава преступлений»11.
       В этот же день 17 января 1938 г. Ежов и Вышинский подписали постановление и о расстреле другого крупного военного специалиста — командира бригады миноносцев Краснознаменного Балтийского флота флагмана 2 ранга Г. Г. Виноградского. А обвинительное заключение на флагмана удосужились состряпать лишь через две недели — 31 января. И уж там ему постарались понаписать: мол, возглавлял монархическую организацию РОВС на Балтфлоте, организовывал аварии и диверсии, подготовлял установление военно-фашистского режима в стране с помощью фашистских государств (12) и т. п. Главное — что никто возразить не мог. Человек расстрелян — и все проблемы решены. И только 4 августа 1956 г. это постановление об убийстве безвинного человека было отменено, а флагман 2 ранга Виноградский реабилитирован посмертно (13).
       По постановлениям «высшей двойки» в эти кровавые годы были расстреляны также комкор К. А. Стуцка, комдив К. К. Пашковский, комбриг Я. Э. Закс, полковники Я. М. Барбар, И. Я. Зенек (Бачич), интенданты 1 ранга А. П. Раузе и И. А. Цюкшо, капитаны М. И. Блумис и Г. Э. Голлербах, старший политрук Д. М. Арделяну-Шрайбер, старшие лейтенанты И. И. Дамберг и Г. А. Юнг, техник-интендант 1 ранга Я. Д. Фрейберг. Возможно, именно эту деятельность Вышинского в качестве прямого расстрелъщика имел ввиду Адольф Гитлер, когда он на одном из совещании летом 1944 г., говоря о председателе призванного творить немедленную и беспощадную расправу над всеми участниками покушения на него Народного суда Рональде Фрейслере, воскликнул: «Фрейслер — это наш Вышинский» (14). Такая оценка «самого» нацистского фюрера прокурору Союза ССР дорогого стоит.
       Внесудебным рассмотрением дел на местах (в союзных и автономных республиках, краях, областях) широко занимались различного рода «тройки». Судя по некоторым данным они так усердно осуждали всех и вся, что для них пришлось устанавливать лимиты. Но они быстро их исчерпывали. Деятельность этих троек по скоростным убийствам безвинных людей, персональный состав троек до сих пор по-настоящему не изучен (да и любые материалы о них крайне труднодоступны). О размахе их деятельности можно судить по такому эпизоду. Когда начальник Политуправления РККА возвращался с Дальнего Востока в Москву, в Улан-Удэ в вагон к нему зашли секретарь обкома ВКП(б) Игнатьев и наркомвнудел Бурято-Монголъской АССР Ткачев и посетовали, что «лимиты по приказу НКВД 00447 они израсходовали, а в тюрьме находятся свыше 2000 арестованных, сроки содержания которых давно истекли». 27 октября 1938 г. Мехлис докладывает об этом Сталину и Ежову и поддерживает просьбу местных руководителей дать им дополнительный лимит на 2500 человек для рассмотрения дел тройкой (15). Мне пока не удалось установить реакцию Сталина на это ходатайство, но сам размах рассмотрения дел тройкой впечатляет. И это только по одной весьма от центра удаленной автономной республике. Эта заявка Мехлиса свидетельствует также и о том, что весь процесс массового истребления советских людей проходил далеко не стихийно, а строго регулировался из Центра «самим» Сталиным.
       Судя по тем документам, которые мне удалось изучить, в «троечную» мясорубку попали и некоторые военные. Так, по постановлению тройки НКВД Грузинской ССР были расстреляны заместитель командующего войсками ЗакВО комкор В. М. Мулин, начальник политуправления округа корпусной комиссар А. П. Ярцев. По постановлениям троек были уничтожены также дивизионные комиссары Н. К. Блуашвили и И. Ф. Тубала, комбриг И. Н. Натан, бригадный комиссар Н. Г. Богданов.
       Когда знакомишься с судьбами людей, безвинно уничтоженных различными несудебными органами, «в особом порядке», невольно вспоминаешь проницательные слова Юрия Домбровского в его знаменитом романе: «Никаких правил и норм — ни юридических, ни правовых, ни моральных — нет вообще, они упразднены. Как говорят Зыбину на одном из допросов, — говорят прямо, не смущаясь, — все это «факультет ненужных вещей» — наука о формальностях, бумажках и процедурах...».
Каждому непредубежденному человеку было ясно, что физическая ликвидация людей различного рода несудебными учреждениями, это — самое настоящее, не прикрытое никаким хотя бы квазиюридическим флером, циничное убийство беззащитных. А ведь в стране с конца 1936 г. официально действовала «самая демократическая в мире», «сталинская» Конституция. Правда, большинство сотрудников НКВД (а некоторые из них, возможно, и вполне искренно) считали, что положения Конституции о правах граждан никоим образом не могут распространяться на «врагов народа». Когда бывший сотрудник Ленинградского университета Д. Пинхенсон во время очередного применения к нему в «Большом доме» физических методов воззвал к следователям: «Что же вы делаете? А как же сталинская Конституция?», то получил лапидарный, но вполне исчерпывающий ответ: «Не про тебя, б..., конституция писана!».

§ Об этом факте автору рассказал весной 1939 г. в Ленинграде друг Пинхенсона А. Н. Малафеев.

       Но как бы ни позволял себе говорить о невсеобщности Конституции энкавэдешник, высшее руководство партии и страны не могло открыто игнорировать только что принятую Конституцию. Вообще должен заметить по своим личным предвоенным впечатлениям, что при всех творимых в стране беззакониях и зверствах, Сталин и его команда немало заботились (и преуспели!) о том, чтобы в глазах широких народных масс ореол непорочности и даже какой-то святости вокруг действий верховной власти всемерно поддерживался и укреплялся. Это подтверждается и воспоминаниями некоторых современников. Великий мастер танца И. А. Моисеев присутствовал на одном из предвоенных правительственных приемов и недавно на страницах «Огонька» засвидетельствовал, что собственными ушами слышал, как «вождь» заявил своим собеседникам в ответ на какое-то их предложение: «Товарищ Сталин этого не сделает». Мне это свидетельства очевидца представляется весьма достоверным. Здесь зримо отразилась и характерная для Сталина уже тех лет убежденность в своем величии (вспомни, читатель у Твардовского:

           Салют!
           И снова пятилетка.
           И все тесней лучам в венце.
           Уже и сам себя нередко
           Он в третьем называл лице.

       Здесь же проявилась и неусыпная забота о собственном имидже.
Именно это обстоятельство, по моему мнению, заставило политбюро ЦК ВКП(б) пойти на то, чтобы ограничиться расстрелом во внесудебном порядке лишь нескольких десятков военных. А основную массу арестованных военнослужащих — сотни и тысячи человек — «пропустить» через суды.

===============================================================================

===============================================================================

ДОЖИТЬ ДО СУДА...

       У выдающегося писателя-фронтовика Василя Быкова есть повесть с названием «Дожить до рассвета». Каждый, кому довелось повоевать «на пе редовой», знает, как это точно сказано. Миллионы советских людей через все 1418 военных дней и ночей пронесли заветную мечту «дожить до Победы», а в каждом конкретном случае боевых передряг мечтали «дожить до рассвета», «дотянуть до темноты» и т. п. Тысячи военнослужащих РККА, брошенных в казематы НКВД, всеми фибрами души ощутившие полную свою беспомощность и бессилие перед этой адской машиной, оказавшиеся на краю позорной гибели или, как минимум, перед угрозой зверского искалечения, как о манне небесной, как о высшем счастье человеческом мечтали только лишь о том, чтобы дожить до суда, до советского суда. Уж этот-то суд, полагали они, во всем разберется, установит истину, смоет с них грязную накипь всяческих злобных наветов и инсинуаций, по заслугам накажет наглых мучителей. И ведь все они знали, что с 1 декабря 1934 г. в Советском Союзе был установлен порядок судопроизводства, даже не мыслимый для любого цивилизованного государства, когда судили без защитника, без права осужденного на апелляцию и даже без права подачи просьбы о помиловании... Но ведь все это, считали несчастные жертвы, относится к тем, кого обвиняют в терроризме. Они же, преданные советской власти люди, — ни о каком терроризме не помышлявшие, и советский суд — самый демократичный в мире — выявит истину и, безусловно, их оправдает.
       Может быть, наиболее полно и точно изобразил последние упования несчастных узников сам оказавшийся в застенках НКВД бывший военный прокурор Черноморского флота бригвоенюрист П. С. Войтеко. В докладной записке главному военному прокурору РККА Н. С. Розовскому он писал: «Единственная надежда у избиваемых подследственных — дождаться суда и все рассказать, или бежать из-под ареста, явиться в ЦК к тов. Сталину и Ежову и рассказать о всех безобразиях и извращениях, а потом умереть» (16). В одном из своих многочисленных писем из тюрьмы в адрес Ворошилова бывший дивизионный комиссар Л. И. Бочаров писал: «Несмотря на... шантаж, угрозу расстрелом и обещания сохранения жизни, если я буду подтверждать их провокационные протоколы допроса, на суде я решил умереть, но сказать правду, что я и сделал, заявив, что все мое дело выбитая липа и фабрикация» (17).
       До 1935 г. существовал такой порядок, при котором право санкции на арест и на предание суду командира принадлежало командующему войсками военного округа. Приказ наркома № 006 от 3 февраля 1935 г. установил, что санкция на предание командира суду принадлежит только народному комиссару обороны СССР. Эта мера немало способствовала резкому снижению численности осужденных командиров: с 1125 в 1934 г. она снизилась до 695 в 1935 г. и до 373 в 1936 г. (18). Для позиции наркома обороны в это время можно считать довольно характерной его резолюцию на одном из доложенных ему предложений о предании ряда командиров суду: «Прежде чем отдавать под суд, нужно на месте округу изучить дело, посмотреть глубже и уж потом решить, что делать с этой публикой. Суд не единственная мера хорошего руководства и воспитания частей и людей.
К. Ворошилов. 11.Х1.35» (19).
       Все круто переменилось после 11 июня 1937 г. В этот день во всех центральных газетах была опубликована информация «В прокуратуре СССР», в которой сообщалось, что «сегодня, 11-го июня, в закрытом судебном заседании Специального Судебного присутствия Верховного Суда Союза ССР» будет происходить рассмотрение дела по обвинению арестованных в разное время органами НКВД Маршала Советского Союза М. Н. Тухачевского, командармов 1 ранга И. П. Уборевича и И. Э. Якира, командарма 2 ранга А. И. Корка, комкоров В. М. Примакова, В. К. Путны, Б. М. Фельдмана и Р. П. Эйдемана. Страну уже на протяжении многих лет приучали к громким политическим процессам. Но чтобы такой судебный процесс был организован над широко известными не только в армии, но и в народе видными военными деятелями во главе с общепризнанным полководцем Тухачевским — этого, пожалуй, не ожидал никто. Как современник этих событий, могу засвидетельствовать что лично для меня и для всех, кого я тогда знал в Ленинградском университете, известие об этом было как гром среди ясного неба.
       Для того чтобы ни у кого не возникло и тени сомнения в правомочности и авторитетности Специального судебного присутствия, его членами были назначены два Маршала Советского Союза (В. К. Блюхер и С. М. Буденный), два командарма 1 ранга (И. П. Белов и Б. М. Шапошников), три командарма 2 ранга (Я. И. Алкснис, П. Е. Дыбенко и Н. Д. Каширин) и один комдив — Е. И. Горячев. Восьмерых высших командиров РККА должны были судить под председательством армвоенюриста В. В. Ульриха тоже восемь в равных, а то и более высоких военных званиях. На скамье подсудимых сидело шестеро членов Военного совета при наркоме обороны СССР. В качестве их судей было выставлено семеро членов этого совета. Все было сделано для того, чтобы создать впечатление, будто бы худшую, «изменническую» часть высшего военного руководства судят сами же военные. Специально оговаривалось, что дело слушается в порядке, установленном законом от 1 декабря 1934 г. И уже на второй день вся страна узнала, какой же это порядок. Газеты сообщили, что все восемь обвиняемых признали себя виновными во всех инкриминируемых им преступлениях (измена родине, шпионаж и т. п.), все они лишены военных званий (Тухачевский — звания маршала), все приговорены к высшей мере уголовного наказания — расстрелу. 12 июня 1937 г. этот приговор был приведен в исполнение.
       Этот день явился не только днем страшного удара по Красной Армии, но и днем национального позора элиты советской интеллигенции. «Распни его!» — кричали и писали виднейшие ученые, члены президиума Академии наук СССР, включая всемирно известного Н. И. Вавилова и самого ее недавно избранного президента В. Л. Комарова; народные артисты СССР, в том числе и обаятельнейшая, нежно женственная А. К. Тарасова; «инженеры человеческих душ» ( в том числе и считавшиеся записными гуманистами Леонид Леонов, Антон Макаренко, Алексей Толстой, Александр Фадеев, Константин Федин, Михаил Шолохов...). А некоторые прямо-таки изощрялись, чтобы этакое придумать, как бы похлеще заклеймить. Старался Демьян Бедный:

           Шпионы преданы суду!
           Все эти Фельдманы, Якиры, Примаковы,
           Все Тухачевские и Путны — подлый сброд!

Здесь же подвизался тогда еще сравнительно молодой, но уже весьма шустрый Александр Безыменский:

           Беспутных Путн, фашисткая орда,
           Гнусь Тухачевских, Корков и Якиров 
           В огромный зал Советского суда
           Приведена без масок и мундиров.       

       По поводу «дела» Тухачевского и его «подельников» к настоящему времени накопилась обильная литература, как отечественная, так и зарубежная. Поэтому я позволю себе подготовку и ход этого процесса специально не рассматривать. Скажу только, что главная слабость всех этих публикаций состоит в отсутствии (как правило) первичных источников, до сих пор хранящихся в ведомственных архивах правоохранительных органов.
       Необходимо определиться и в вопросе о том, а был ли вообще этот процесс? Уже неоднократно упоминавшийся перебежчик майор госбезопасности из НКВД Л. Л. Никольский (Орлов), ссылаясь на свидетельство ответственного функционера НКВД майора госбезопасности С. М. Шпигелгласа, утверждал, что вообще «не было никакого трибунала, судившего Тухачевского и его семерых соратников, они просто были тайно расстреляны по приказу, исходившему от Сталина... Как утверждал Шпигельглас, сразу же после казни Тухачевского и его соратников, Ежов вызвал к себе на заседание маршала Буденного, маршала Блюхера и нескольких других высших военных, сообщил им о заговоре Тухачевского и дал подписать заранее подготовленный приговор трибунала» (20). Такую же точку зрения высказывал и другой перебежчик (из РККА) — Бармин. Пожалуй» самый значительный на сегодня из зарубежных исследователей истории большого террора в СССР Роберт Конквест подтверждает, что в целом с мнением Орлова и Бармина «согласились лучшие западные специалисты» (21). Правда, сам он занимает более осторожную позицию. Он пишет: «вполне возможно», что Тухачевский, Уборевич, Якир и др. «предстали перед одним Ульрихом», «заслуживает доверия версия, что их (членов Специального судебного присутствия. — О. С.) подписи появились под приговором уже после казней, во время их встречи с Ежовым» (22).
       Конечно, пока историки не имеют возможности ознакомиться с протоколом судебного заседания по делу Тухачевского и других от 11 июня 1937 г., могут высказываться самые различные мнения по вопросу о том «был ли мальчик?». Со своей стороны полагаю, что к настоящему времени удалось выявить немало разного рода свидетельств, что такой процесс все-таки был, а свидетельство Шпигельгласа недостаточно достоверно. Кстати, его заявление о том, что Блюхер, Буденный и другие члены Специального судебного присутствия о заговоре Тухачевского узнали только 11 или 12 июня от Ежова, явно ошибочное — все они услышали об этом уже 1 июня 1937 г. из уст «любимого» наркома      Ворошилова на заседании Военного совета при НКО СССР.
       На какие же документы и свидетельства может опереться современный историк в решении анализируемой проблемы? Начну с того, что сравнительно недавно опубликована секретная шифровка в адрес центральных комитетов нацкомпартий, крайкомов и обкомов ВКП(б): «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюцию о необходимости применения высшей меры наказания. Суд должно быть будет окончен сегодня ночью. Сообщение о приговоре будет опубликовано завтра, т. е. двенадцатого июня. № 4/с № 758/щ.
Секретарь ЦК Сталин. 11/У1-1937 г. 16 ч. 50 м.» (23).
       Эта шифровка еще раз подтверждает, что Сталин был не только выдающийся лицедей, но и великий постановщик и режиссер общечеловеческих трагедий. И раз какое-то действо намечено режиссером, оно, как правило, непременно состоится. Иначе — конфуз, чего никто, Сталин в особенности, страшно не любил. В противоположность утверждению Шпигельгласа, все другие ответственные функционеры НКВД, находившиеся тогда в Москве, не подвергали ни малейшему сомнению реальность судебного процесса над Тухачевским и другими. Например, бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А. А. Авссевич на допросе 5 июля 1956 г. (Авсеевич к этому времени выбился в генерал-лейтенанты авиации) показал о некоторых деталях подготовки этого процесса и его проведения (24).
       Известен неоднократно цитируемый рассказ И. Г. Эренбурга о том, как в самом начале 1938 г. он с женой был у В. Э. Мейерхольда: «Мы сидели и мирно разглядывали монографии Ренуара». Вдруг пришел один из друзей Мейерхольда командарм 1 ранга (у Эренбурга ошибочно: комкор) И. П. Белов и в возбуждении стал рассказывать, как судили Тухачевского и его товарищей: «Они вот так сидели — напротив нас, Уборевич смотрел мне в глаза». Помню еще фразу Белова, свидетельствует Эренбург, «А завтра меня посадят на их место». Позднее писатель Юлиан Семенов опубликовал свою беседу с вдовой того же И. П. Белова. Она вспоминает, как ее муж возвратился с процесса, выпил бутылку коньяка не закусывая и прошептал ей: «Такого ужаса в истории цивилизации не было. Они все сидели, как мертвые... В крахмальных рубашках и галстуках, тщательно выбритые, но совершенно нежизненные, понимаешь? Я даже усомнился — они ли это? А Ежов бегал за кулисами, все время подгонял: «Все и так ясно, скорее кончайте, чего тянете...» (25). Такие детали, как говорят, нарочно не придумаешь.
       Имеется сообщение (в 1962 г.) секретаря этого Специального судебного присутствия члена военной коллегии Верховного суда СССР диввоенюриста И. М. Зарянова: «О ходе судебного процесса Ульрих информировал И. В. Сталина. Об этом мне говорил Ульрих» (26). Факт встречи Сталина с Ульрихом подтверждается регистрацией приема Сталиным Ульриха 11 июня 1937 г. Из этой же записи видно, что прием происходил в присутствии Молотова, Кагановича и Ежова. Так что заявление Зарянова о факте наличия судебного заседания представляется вполне достоверным.
       Наконец, само определение военной коллегии Верховного суда СССР от 30 января 1957 г., отменившее приговор Специального судебного присутствия от 11 июня 1937 г., исходит из факта состоявшегося в этот день судебного заседания. Конечно, когда речь идет о тайнах преступлений политбюро ЦК ВКП(б), поручиться на 100% ни за что нельзя. Кто бы мог подумать, слушая «честные» отрицания М. С. Горбачева, что в действительности имелось письменное решение политбюро о бессудном расстреле многих тысяч военнопленных польских офицеров? Даже получив в свое распоряжение все сохранившиеся документы эпохи тоталитаризма, историк не может безоглядно поручиться, что это было именно так, а не этак. Ибо факт, что многие важные документы ЦК ВКП(б)—КПСС специально уничтожались. Так что категорически исключить факт бессудного расстрела Тухачевского, Якира и других я бы не решился. Но очень многое говорит о том, что гнусная комедия суда все же состоялась.
       Июньский процесс 1937 года над группой «военных заговорщиков» потряс Рабоче-крестьянскую Красную Армию от ее «верхов» и до самого основания. Полная неожиданность ареста и привлечения к суду вчера еще всячески восхваляемых знаменитых героев гражданской войны и первостроителей Красной Армии, скоропостижность судебного заседания, абсолютная беспощадность приговора (всех восьмерых подсудимых — к высшей мере), немедленное приведение расстрелъного приговора в исполнение, самая настоящая пандемия всеобщего «всенародного» по-своему торжествующего проклятия «подлым изменникам и шпионам» — все это не могло не ошеломить, не сказаться самым губительным образом на сознании и даже подсознании и без того вечно остерегавшихся десятков тысяч командиров и политработников, сотен тысяч младшего начсостава, миллионов красноармейцев и краснофлотцев. Наверное, каждый из них вздрогнул, а многие и «примерили ситуацию на себя», подобно А. С. Пушкину, рука которого в свое время невольно вывела: «И я бы мог...».
       А ситуация сложилась такая, что «за связь с заговорщиками» теперь можно было снимать с должности и арестовывать чуть ли не любого военного из высшего, да и старшего комначполитсостава. Судите, читатель сами. Расстреляли как «врагов народа» первого заместителя наркома обороны СССР маршала Тухачевского и начальника Управления по комначсоставу РККА комкора Фельдмана. Значит, всех, кто был «связан» с ними (а кто же не связан с Управлением по кадрам) — забирай. Расстреляны вчера еще командовавшие войсками военных округов: Белорусского (командарм 1 ранга Уборевич), Киевского (командарм 1 ранга Якир), Московского (командарм 2 ранга Корк), заместитель комвойск Ленинградского военного округа (комкор Примаков) — значит, можно хватать всех командиров корпусов, дивизий, да и полков этих военных округов (что, кстати, и было проделано). На этом процессе было заявлено, что покончивший 31 мая 1937 г. жизнь самоубийством армейский комиссар 1 ранга Я. Б. Гамарник тоже «изменник и шпион». А он около восьми лет проработал начальником Политуправления РККА, считался «совестью партии» и через его руки прошли все политработники высшего звена, да большинство и старшего. Следовательно, можно спокойно и уверенно «забирать» всех руководящих политработников. Так что после этого процесса вся РККА, особенно ее старший и высший комначполитсостав оказались совершенно неприкрытыми, незащищенными перед органами НКВД — приходите и забирайте нас!  А о тех, кто уже находился за железными запорами специзоляторов и тюрем НКВД и говорить нечего. Любой из них не мог не подумать: если уж таких, как Тухачевский, Уборевич, Якир не пожалели, не пощадили, бестрепетно пустили в распыл, то мне-то, как говорится, сам Бог велел ни на что не надеяться, смириться, покорно готовиться к неизбежной позорной смерти...
        Этот процесс важен также и в том отношении, что он показал убедительный и в определенном смысле безусловный пример всем другим военным судам: вот как быстро и беспощадно надо расправляться со всеми до единого «военными заговорщиками». А ведь именно этим судам предстояло пропустить через свои жернова многие тысячи военнослужащих РККА. Устрашающий пример июньского процесса 1937 г. оказал тем большее воздействие, что он пал на хорошо подготовленную почву. Уже задолго до этого, по существу чуть ли не с начала гражданской войны, открыто проводилась линия на классовый суд, когда главным для суда становится не то, «за что» судят, а «кого» судят. Первый председатель Революционного военного трибунала РСФСР партиец с 1900 года К. X. Данишевский заявил тогда: «Военные трибуналы не руководствуются и не должны руководствоваться никакими юридическими нормами. Это карающие органы, созданные в процессе напряженной революционной борьбы, которые постановляют свои приговоры, руководствуясь принципом политической целесообразности и правосознанием коммунистов» (27). При таком подходе (а он непременно соблюдался и в дальнейшем) вполне правомерно говорить не о суде, а о судилище.
       Для моих сверстников — ровесников Октября — понятие «военная коллегия Верховного суда Союза ССР» вошло в сознание, как символ орлиной зоркости и абсолютной беспощадности советского пролетарского суда, незыблемо стоящего на страже «революционной законности». Именно эта коллегия творила страшный суд и кровавую расправу на печально знаменитых политических процессах второй половины 30-х годов. Угодливая пресса с превеликим усердием курила фимиам «честности» и «неподкупности», «профессиональному мастерству» и «классовой непримиримости» социалистической Фемиды.
       Но гораздо большая часть деятельности военной коллегии проходила тайно от советского общества, когда она проводила закрытые судебные заседания. Никаких сообщений об этих процессах в центральную печать не попадало. Да и от широкой армейской общественности все это было спрятано за семью замками. Максимум информации состоял в том, что сообщали: «такой-то осужден военной коллегией». И все! Любые разговоры, а тем более рассуждения и обсуждения немедленно пресекались.
Зловещая роль военной коллегии Верховного суда СССР в определенной легитимизации царившего в Советском Союзе во второй половине 30-х гг. беззакония в той или иной степени нашла отражение в некоторых публикациях последних лет (28). Но в них основное внимание уделяется доказательству невиновности осужденных лиц, необходимости и истории их реабилитации, причем особенно подробно говорится о политических процессах 30-х годов. В данной же книге мне хотелось бы на основе привлечения не публиковавшихся ранее документальных материалов показать палаческую, по существу, роль военной коллегии Верховного суда СССР в уничтожении золотого фонда РККА — многих тысяч выдающихся представителей ее начсостава.
       Созданная в 1924 г. военная коллегия Верховного суда СССР длительное время непосредственно руководила военными трибуналами на местах, выступала и в роли кассационной инстанции. Особое значение она имела в качестве суда первой инстанции. С первых дней своего существования именно ее суду подлежали все обвиняемые в тех или иных преступлениях лица высшего комначполитсостава РККА и РККФ. Объем ее полномочий резко возрос с лета 1934 г., когда ей и руководимым ею военным трибуналам было поручено судебное рассмотрение расследуемых аппаратом особых отделов и других органов НКВД дел и всех гражданских лиц по обвинению в особо опасных преступлениях (измена Родине, террор, шпионаж, диверсии).
       Особенно мрачную популярность в те годы приобрел ее бессменный (с 1926 г.) председатель Василий Васильевич Ульрих. Именно он выступал в роли председательствующего судебного заседания на фальсифицированных, как теперь выяснилось, судебных процессах 1930—1931 гг., а затем на «открытых» политических процессах о так называемых «антисоветском объединенном троцкистско-зиновьевском центре» (19—24 августа 1936 г.), «параллельном антисоветском центре» (23—30 января 1937 г.) и «антисоветском право-троцкистском блоке» (2—13 марта 1938 г.). Он же был председательствующим и Специального судебного присутствия Верховного суда СССР, осудившего в июне 1937 г. в закрытом порядке восемь «военных заговорщиков» во главе с Маршалом Советского Союза М. Н. Тухачевским.
       В одной из недавних публикаций приведены такие его биографические данные: «...выходец из обеспеченной семьи, принадлежавшей к социальному слою, именовавшемуся в дореволюционной России почетными гражданами. Родился в 1889 году в городе Риге. В 1909 году окончил реальное училище, а затем, в 1914 году, Рижский политехнический институт. Работал конторщиком. С 1915 году на военной службе в качестве рядового саперного батальона. Затем был направлен в школу прапорщиков, имел чин подпоручика. К революционному движению примкнул в 1908 году. Член РСДРП с 1910 года. После установления советской власти стал работать в НКВД и ВЧК заведующим финансовым отделом, а с 1919 года — комиссаром штаба войск внутренней охраны. В системе военных трибуналов — с начала 20-х годов»29. Однако в одном из подготовленных в 1938 г. к представлению в НКВД списков содержатся некоторые весьма существенные разночтения: «...из семьи профессиональных революционеров... образование — высшее юридическое... Домашний адрес — гостиница «Метрополь», комн. 205, тел. К-0-59-29»30. Он, оказывается, настолько был увлечен работой, что никогда не имел собственной квартиры, а до конца жизни (умер в 1951 г.) «скромно» занимал номер в «Метрополе».
       Как бы то ни было, Ульрих имел огромный опыт работы в карательных и судебных органах. При этом, как недавно выяснилось, уже с 1919 г. вместе с будущим начальником Главного управления госбезопасности НКВД СССР Я. С. Аграновым участвовал в разработке одной из провокационных акций ВЧК (31). Будучи затем начальником особого отдела Морских сил Черного и Азовского морей, он в феврале 1922 г. руководил массовым «изъятием» бывших морских офицеров в Крыму (32). Единственному из всех военно-юридических работников — В. В. Ульриху было присвоено в ноябре 1935 г. персональное военное звание «армвоенюрист».
       Но Ульрих работал в военной коллегии не один. Специальным приказом НКО по личному составу № 0586 от 27 января 1936 г. «О присвоении военных званий членам военной коллегии Верховного суда СССР» эти звания были присвоены и всем остальным. Один из заместителей председателя коллегии И. О. Матулевич получил звание «корвоенюрист», другой заместитель — И. Т. Никитченко «диввоенюрист». Это же высокое звание получили и семь членов военной коллегии: И. Т. Голяков, А. Д. Горячев, Я. П. Дмитриев, И. М. Зарянов, П. А. Камерон, А. М. Орлов, Н. М. Рычков. Члену коллегии Я. Я. Рутману было присвоено звание бригвоенюриста (33). К концу 1938 г. этот состав существенно изменился, но в кровавые 1937—1938 годы прежде всего — именно эти 11 высокопоставленных военных юристов творили суд и чинили расправу над многими сотнями лиц высшего комначполитсостава РККА. Именно они ставили последнюю точку на крестном пути многочисленных безвинных жертв. Далее следовало лишь приведение в исполнение их приговора — пуля «исполнителя» НКВД в затылок.
       На местах «социалистическое правосудие» осуществляла широкая сеть военных трибуналов. Председателями ВТ военных округов и флотов в 1937 г. служили: корвоенюрист Л. Я. Плавнек (МВО); диввоенюристы Б. П. Антонов (ОКДВА), Б. И. Иевлев (ПриВО), Г. Г. Кушнирюк (КВО), А. И. Мазюк (ЛВО), Б. В. Миляновский (БВО); бригвоенюристы С. В. Преображенцев (СибВО), Я. К. Жигур (СКВО), А. Ф. Козловский (ХВО), Г. А. Алексеев (УрВО), А. П. Певцов (ЗакВО), В. Д. Севастьянов (САВО), А. Г. Сенкевич (ЗабВО), К. Л. Стасюлис (ТОФ), В. А. Колпаков (ЧФ), Т. П. Сытов (КБФ). Всего к началу войны в стране функционировало 298 военных трибуналов, а число судей в них равнялось 76634.
       Все кандидатуры на должности председателей окружных военных трибуналов, членов военной коллегии Верховного суда СССР утверждались политбюро ЦК ВКП(б). Причем члены политбюро настолько привыкли к своей абсолютной, никем не контролируемой власти, что иногда грубо попирали ими же одобренную Конституцию. 28 марта 1938 г. политбюро ЦК ВКП(б) принимает постановление освободить А. Н. Винокурова от работы председателя Верховного суда СССР и «2. Утвердить председателем Верховного суда СССР т. ГОЛЯКОВА И. Т., освободив от работы прокурора РСФСР» (35). Однако через несколько дней кто-то спохватился: ведь по действующей Конституции председатель Верховного суда страны должен избираться на сессии Верховного совета СССР. Прошло две недели и политбюро вынуждено было 13 апреля 1938 г. принять такое своеобразное постановление: «Во изменение постановления ЦК ВКП(б) от 28 марта: 1. Т. Винокурову с 15 апреля предоставить 2-х месячный отпуск. ...3. Предложить т. Полякову немедленно приступить к ознакомлению с делами и работой Верхсуда СССР. 4. Утвердить кандидатуру т. Голякова И. Т. для избрания председателем Верховного Суда СССР на ближайшей сессии Верховного совета СССР» (36).
Таким образом, все «уважение» политбюро к Конституции, к законам состояло в лучшем случае лишь в том, что то или иное назначение «оформлялось» так, как написано в законе. Но оформлялось то, что продиктовано в постановлении политбюро. Именно такой характер взаимоотношений закона и политбюро прямым текстом выражен и в одном из его постановлений (от 20 сентября 1938 г.). Наметив определенные кандидатуры, политбюро ЦК ВКП(б) постановило: «...7. Назначение заместителей председателя Верховного Суда, а также председателей и членов коллегий оформить в порядке приказа председателя Верховного Суда СССР» (37).
       В своем стремлении подчинить себе и непосредственно контролировать все и вся политбюро ЦК ВКП(б) доходило до того, что чуть ли не присваивало себе функции суда первой инстанции. Сравнительно недавно А. Борщаговский опубликовал исключительной важности документ по этому вопросу. Речь идет о письменном докладе в августе 1957 г. тогдашнего председателя военной коллегии Верховного суда СССР генерал-лейтенанта юстиции А. А. Чепцова члену президиума ЦК КПСС, министру обороны СССР Маршалу Советского Союза Г. К. Жукову. В этом официальном докладе генерала, занимавшего один из высших постов в советской военно-судебной иерархии, говорилось: «...Как теперь известно, начиная с 1935 года был установлен такой порядок, когда уголовные дела по наиболее важным политическим преступлениям руководители НКВД, а затем МГБ докладывали т. Сталину или на Политбюро ЦК, где решались вопросы вины и наказания арестованных. При этом судебных работников, которым предстояло такие дела рассматривать, предварительно, до решения директивных органов, с материалами дел не знакомили и на обсуждение этих вопросов в ЦК не вызывали....При таком порядке военная коллегия приговоры часто выносила не в соответствии с материалами, добытыми в суде. Свои сомнения по делам судьи в ЦК не докладывали либо из боязни, либо исходя из доверия к непогрешимости решении т. Сталина, хотя по ряду дел судьи могли видеть, что дела в директивных органах докладываются необъективно» (38).
       В 1962 г. бывший секретарь Специального судебного присутствия Верховного суда СССР диввоенюрист И. М. Зарянов сообщил о своем разговоре с председателем этого присутствия армвоенюристом В. В. Ульрихом, лично докладывавшим 11 июня 1937 г. И. В. Сталину о ходе судебного процесса над маршалом М. Н. Тухачевским и его сотоварищами: «Он (Ульрих.. — О. С.) говорил, что имеется указание Сталина о применении ко всем подсудимым высшей меры наказания — расстрела» (39).
       Но в связи с началом большого террора, повальными расстрелами десятков и сотен тысяч людей, Сталин, очевидно, решил просто хлопотным и нерациональным делом принимать председателя военной коллегии Верховного суда СССР всякий раз, когда ему «потребуется» того или иного человека расстрелять. И вот в это время в высшем эшелоне руководства страной сложилась и, по крайней мере, до конца 1938 г. безостановочно и безотказно действовала немыслимая для элементарно цивилизованного государства беспрецедентно преступная практика, когда, по свидетельству Н. С. Хрущева, «в НКВД составлялись списки лиц, дела которых подлежали рассмотрению на Военной коллегии, и им заранее определялась мера наказания. Эти списки направлялись Ежовым лично Сталину для санкционирования предлагаемых мер наказания. В 1937—1938 годах Сталину было направлено 383 таких списка на многие тысячи партийных, советских, комсомольских, военных и хозяйственных работников и была получена его санкция» (40).
Так, в ноябре 1937 г. нарком внутренних дел СССР обращается с ходатайством к секретарю ЦК ВКП(б): «Тов. Сталину. Посылаю на утверждение четыре списка лиц, подлежащих Суду Военной коллегии:
1. Список № 1 (общий).
2. Список № 2 (быв. военные работники).
3. Список № 3 (быв. работники НКВД).
4. Список № 4 (жены врагов народа).
Прошу санкции осудить всех по первой категории Ежов» 41.

§ По принятому тогда коду, осуждение по первой категории означало расстрел, по второй — 10 лет лишения свободы.


Делегатам XXII съезда КПСС было официально доложено, что списки эти были рассмотрены Сталиным и Молотовым, и на каждом из них имеется резолюция: «За. И. Сталин. В. Молотов» (42).
       Имевший возможность ознакомиться с этими страшными списками Д. А. Волкогонов опубликовал еще несколько поразительных примеров. Вот один документ (к сожалению, без даты).
«Товарищу Сталину. Посылаю списки арестованных, подлежащих суду военной коллегии по первой категории. Ежов». Резолюция «вождей» гласит: «За расстрел всех 138 человек. И. Ст., В. Молотов».
А вот другой, еще более разительный документ: «Товарищу Сталину. Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду, на 313, на 208, на 15 жен врагов народа, на военных работников — 200 человек. Прошу санкции осудить всех к расстрелу. 20.У1П.38 г. Ежов». Резолюция опять однозначная, означающая неизбежную смерть для сотен безвинных людей: «За. 20.VIII. И. Ст., В. Молотов».  Кровь стынет в жилах, когда читаешь у Волкогонова о том, что за один день 12 декабря 1938 г. Сталин и Молотов дали санкцию на осуждение к расстрелу 3167 человек (43).
       К сожалению, полностью эти списки до сих пор не вовлечены в научный оборот и не изучены должным образом. Я пытался получить их в Центральном архиве ФСБ РФ, но мне было заявлено, что там их нет. И пока невозможно сказать, сколько обреченных военных было в этих списках. Опубликованное утверждение Г. А. Куманева: «По архивным сведениям только с 27 февраля 1937 года по 12 ноября 1938 года НКВД получил от Сталина, Молотова и Кагановича санкции на расстрел 38 679 военнослужащих» (44), на мой взгляд, не выдерживает научной критики. Во-первых, автор придлагает верить ему на слово, поскольку не указывает источник приводимых им «архивных сведений». Во-вторых, «вожди» партии давали санкцию не НКВД, а по просьбе НКВД для военной коллегии Верховного суда СССР. И санкция эта давалась не на расстрел, а на осуждение к расстрелу (или тюремному заключению). В-третьих, по авторитетному свидетельству Н. С. Хрущева, в этих списках фигурировали не только военнослужащие, но и партийные, советские, хозяйственные кадры. И, наконец, специальное исследование работы военной коллегии в 1937—1938 гг. не подтверждает, а, точнее говоря, опровергает это  утверждение Г. А. Куманева, явно и значительно завышающее количество военнослужащих, попавших в эти зловещие проскрипционные списки.
       Историкам до сих пор не известно, чтобы в XIX—XX веках хоть один державный властелин, будь то император, король или какой-либо диктатор, так цинично и нагло диктовал свою волю высшим судебным органам. Сразу же возникает вопрос: как практически реализовалась воля «вождя»? В некоторых кругах юристов высказывается мнение, что по получении утвержденных Сталиным списков, обреченные немедленно отправлялись из застенков НКВД на расстрел. Так, например, со ссылкой на свой разговор с генерал-лейтенантом юстиции В. В. Борисоглебским, заявлял в личной беседе с автором бывший помощник председателя Верховного суда СССР И. Д. Мелихов (45). Однако и сам характер ходатайств Ежова, и изученные мною документы не дают возможности подтвердить эту версию. Ведь Ежов не просит разрешения «расстрелять» намеченные им жертвы, а просит «санкции осудить всех по первой категории». И документы свидетельствуют, что включенные в эти списки военные работники были затем «пропущены» через военную коллегию.
       И опять вопрос: как эта воля «вождя» доводилась до членов военной коллегии Верховного суда СССР? Ведь при повсеместных фарисейских разглагольствованиях о «революционной законности» даже Ежову не так-то просто было вызвать судей и сказать: осудите всех к ВМН, вот резолюция Сталина. Можно только предполагать, что эта резолюция как-то сообщалась председателю военной коллегии. Наиболее убедительную, на мой взгляд, версию высказал недавно в личной беседе проработавший в послевоенные годы в аппарате военной коллегии 45 лет военный юрист М. С. Сиротинский. О том, как это делалось в 1937—1938 гг., ему доверительно в первые послевоенные годы рассказывал адъютант всемогущего Ульриха капитан юстиции Я. П. Сердюк. Оказывается, все просто, как мычание. На обложке (или на первой странице?) обвинительного заключения, направляемого проводившими предварительное следствие сотрудниками НКВД на судебное следствие военной коллегии Верховного суда СССР, ставилась скромная и совсем ничего не значащая для непосвященных цифрочка «1» или «2» (46). У меня пока нет достаточных данных, чтобы определенно сказать, кто именно обладал прерогативой ставить эту цифру: сам Ежов или кто-то из его заместителей, а может, и следователь. Но это и не так важно. Очевидно, что эта цифра появлялась лишь после получения санкции «вождя» и его присных. Единица означала неизбежную смерть заклейменного подсудимого, двойка — 10 лет лишения свободы (а с сентября 1937 г. — до 25 лет).
       Таким образом, при том объеме власти, которую уже в то время сумели захватить Сталин и НКВД, военной коллегии Верховного суда СССР отводилась незавидная роль квазиюридического оформления «высшей воли», подаваемой под соусом «генеральной линии партии». Но рептильная пресса неустанно шумела о приговорах, выносимых именно военной коллегией, как якобы адекватно выражавших волю всего советского народа.
       Для того чтобы наиболее рельефно представить себе ту обстановку, в которой проходило судопроизводство в военных трибуналах и в военной коллегии Верховного суда СССР, необходимо сказать и о прямых попытках следователей НКВД воздействовать на поведение подсудимых на суде. Самая главная их забота состояла в том, чтобы любыми путями заставить подсудимых подтвердить на суде те «признательные» показания, которые следователям удалось вырвать у них в ходе предварительного следствия. Как установлено дополнительной проверкой, перед началом судебного процесса по делу Тухачевского и других все обвиняемые вызывались к следователям, которые знакомили их с показаниями на предварительном следствии и требовали, чтобы арестованные на суде подтвердили свои прежние показания. Подсудимые находились под неусыпным контролем следователей и в ходе самого судебного процесса. Вот что, например, показал бывший начальник отделения Особого отдела ГУГБ НКВД СССР А. А. Авсеевич на допросе 5 июля 1956 г.: «После того как следствие было окончено, было созвано оперативное совещание, это было за сутки-двое перед процессом, на котором начальник отдела ЛЕПЛЕВСКИЙ дал указание всем лицам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подсудимыми и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии. Накануне суда я беседовал с ПРИМАКОВЫМ, он обещал подтвердить в суде свои показания. С другими подследственными беседовали другие работники отдела. Кроме того, было дано указание сопровождать своих подследственных в суд, быть с ними вместе в комнате ожидания. В день суда я находился с ПРИМАКОВЫМ, согласно указаний руководства отдела. Перед началом судебного заседания все следователи были, и как только привезли арестованных, я, как и другие работники, пошел в комнату, где был ПРИМАКОВ. Все арестованные находились в отдельных комнатах и с каждым находился следователь. Среди других я помню были УШАКОВ и ЭСТРИН.... Перед самым судебным заседанием, по указанию ЛЕПЛЕВСКОГО, я знакомил ПРИМАКОВА с копиями его же показаний» (47). В уголовном деле бывшего начальника политуправления ОКДВА и члена Военного совета при НКО СССР бригадного комиссара запаса В. X. Таирова сохранилось его заявление от 9 сентября 1937 г., адресованное наркому внутренних дел СССР: «Прощайте — перед смертью совесть моя чиста, как перед Вами, партией, так и страной. Погибаю из-за ложных наговоров... Это заявление я делаю только Вам, так как следователям я от своих показаний больше отказываться не смогу и не буду — больше того, если будет суд, то и на суде также буду придерживаться своих прежних показаний» (48). Сломленный следователями Таиров так и поступил; приговорен к расстрелу, посмертно реабилитирован.
       При внимательном объективном анализе «признательных» показаний в судебном заседании убеждаешься, что каждый такой случай был подлинной трагедией в жизни несчастной жертвы. По свидетельству сокамерников бывшего начальника штаба авиационной армии комбрига Н. Г. Андрианова, следователь НКВД Юхимович заявил комбригу о том, что «его преступление очень тяжелое, и суд, по-видимому, приговорит его к расстрелу, однако в случае признания своей вины на суде, ему может быть сохранена жизнь. АНДРИАНОВ при этом сильно плакал и не знал, как ему вести себя на суде: или признавать себя виновным, или рассказать всю правду, т. е. рассказать как от него были получены вымышленные показания...» (49). В конце концов страх перед следователем, а может быть, и вера в его обманные обещания («утопающий за соломинку хватается») оказались сильнее, комбриг Андрианов оговорил себя, на суде «признался» в том, что он участник военно-фашистского заговора, проводил вредительскую работу в авиационной армии, создавал тяжелые бытовые условия в бригадах и т. п., и 25 августа 1938 г. приговорен военной коллегией к ВМН и расстрелян. Следователь Юхимович, очевидно, был доволен «успешными» результатами своей работы по истреблению очередного «врага народа». А через 18 лет приговор этот был отменен, комбриг посмертно реабилитирован, дело производством прекращено «за отсутствием состава преступления», но ведь с того света его не вернешь.
       О методах работы в НКВД БССР рассказал осужденный бывший его сотрудник Быховский: «В наркомате была такая система, что перед тем, как дела обвиняемых рассматривались Военной Коллегией, мы вызывали их в кабинет, обвиняемых держали по два дня, создавали им хорошие условия, покупали продукты, папиросы и обрабатывали их, создавая среди них хорошее настроение, чтобы они на суде Военной Коллегии не отказались от своих показаний» (50). Из показаний осужденных бывших сотрудников особого отдела СибВО также видно, что ими перед судебным заседанием вызывались обвиняемые и подвергались соответствующей обработке, направленной к тому, чтобы они в суде подтверждали свои признательные показания, данные ими на предварительном следствии и признавали себя виновными (51).
       Так что уже изначально надежды подследственных «военных заговорщиков» на справедливость и честность советского военного суда были довольно эфемерны. Увы! Почти всегда, а в 1937—1938 гг. в особенности, военная коллегия Верховного суда СССР и военные трибуналы различного уровня судили в основном не по реальным обстоятельствам дела, а по приказу и заказу свыше. Давили на военные суды и особые отделы НКВД, шкурно заинтересованные в судебном оформлении затеянных и состряпанных ими обвинительных заключений.

===============================================================================

===============================================================================

СУД ИДЕТ! 
(Как судили военных в 1937—1938 гг.)

       Прежде всего, их судили тайно, в так называемых закрытых судебных заседаниях. Единственная информация о начавшемся истреблении военных кадров, опубликованная в открытой печати, это — сообщение о процессе и расстреле «восьмерки» во главе с маршалом Тухачевским. По указанию и под руководством ЦК ВКП(б) в стране была организована и вовсю бушевала «волна народного гнева» против армейских и флотских «изменников и заговорщиков». Военная, да и гражданская печать еще долго продолжала изощряться в различного рода проклятиях по их адресу. Но ни о каких новых сообщениях о судебных процессах над военнослужащими РККА ни в печати, ни по радио больше не раздавалось ни звука.
       А меж тем военная коллегия Верховного суда СССР не дремала. Как удалось выявить, она начала судебные процессы над «контрреволюционерами-военными» еще в октябре 1936 г. Одним из первых объектов была избрана Военно-политическая академия им. Н. Г. Толмачева, располагавшаяся тогда в Ленинграде. 1 июня 1936 г. органы НКВД арестовывают начальника кафедры философии Г. С. Тымянского, а на следующий день «забирают» Л. Г. Райского, бывшего преподавателя академии, а к этому времени ставшего профессором Средне-Азиатского госуниверситета в Ташкенте. 4 июня арестовывают в Иркутской области заведующего районе (и ранее работавшего профессором всеобщей истории ВПАТ) И. С. Фенделя. 9 июля к арестованным добавляют двух кадровых политработников — батальонных комиссаров (преподаватель истории А. А. Клинов и инструктор партработы политотдела ВПАТ А. П. Яценко).На предварительном следствии все они признали себя «виновными» и уже 11 октября 1936 г. предстали перед судом военной коллегии Верховного суда СССР. В протоколе судебного заседания по их делу записано, что «все пять подсудимых полностью признали себя виновными...» (52). А по приговору суда они были признаны виновными в том, что «ФЕНДЕЛЬ летом 1934 года, по заданию одного из руководителей контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации в Ленинграде — 3АЙДЕЛЯ, на основе директивы «Объединенного центра» той же организации образовал террористическую группу для подготовки и совершения убийства тов. С. М. КИРОВА. В эту группу ФЕНДЕЛЕМ были вовлечены РАЙСКИЙ, ЯЦЕНКО, ТЫМЯНСКИИ и КЛИНОВ, которые выразили согласие быть исполнителями террористического акта над т. С. М. КИРОВЫМ» (53). При такой формуле обвинения все пятеро были приговорены к расстрелу. В заключении ГВП против их фамилии (кроме Райского) есть помета «исп(олнен)» (54). Приговор этот отменен 11 мая 1957 г. и дело прекращено «за отсутствием состава преступления» (55).
       В сентябре 1936 г. был арестован начальник кафедры истории военного искусства ВПАТ бригадный комиссар К. И. Бочаров, а 27 октября того же года начальник кафедры всеобщей истории бригадный комиссар М. С. Годес и старший руководитель кафедры ленинизма бригадный комиссар Л. О. Леонидов. Предварительное следствие длилось недолго. Уже 19 декабря 1936 г. они предстали перед судебным заседанием военной коллегии Верховного суда СССР (председательствующий — В. В. Ульрих, члены: Н. М. Рычков и Я. П. Дмитриев). Приговором этих трех высокопоставленных военных юристов Бочаров, Годес и Леонидов были признаны виновными в том, что будучи участниками троцкистско-зиновьевской контрреволюционной организации (до версии «военно-фашистского заговора в РККА» тогда еще не додумались), входили в состав террористической группы, возглавлявшейся Фенделем, участвовали на сборищах этой группы, где обсуждались планы подготовки терактов против руководителей партии и Советского правительства. Все обвинение основывалось на неизвестно как полученных личных признаниях обвиняемых и на показаниях ряда лиц, арестованных по других делам. Никаких объективных доказательств не было. Однако все три бригадных комиссара были приговорены к ВМН и в тот же день расстреляны.
       Дополнительная проверка, проведенная в 1956 г., доказала, что следствие и суд в отношении Бочарова, Годеса и Леонидова проводились с грубым нарушением закона. Им было предъявлено обвинение по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР, по статье же 58-8 УК РСФСР (террор) — по которой они были осуждены, им обвинение не предъявлялось. С материалами дела в порядке требования ст. 206 УПК РСФСР их не знакомили. Все судебное следствие свелось лишь к ответу на вопрос: признают ли подсудимые себя виновными. Безвинно осужденные реабилитированы посмертно 24 марта 1956 г. (56).
       В своем заседании 28 декабря 1936 г. военная коллегия Верховного суда СССР (председательствующий И. О. Матулевич, члены А. М. Орлов и Я. П. Дмитриев) признала шесть преподавателей виновными в том, что они являлись участниками контрреволюционной троцкистско-зиновьевской организации, якобы существовавшей в Военно-политической и Военно-медицинской академиях (полковой комиссар А. В. Смирнов, батальонные комиссары В. И. Груздев, К. Т. Климчук и Б. П. Либерман и др.). Все они были осуждены вышеупомянутыми «судьями» к 10 годам тюремного заключения с поражением в политических правах сроком на 5 лет. В ходе дополнительной проверки в 1956 г. Главная военная прокуратура установила, что все это «дело» было «органами расследования сфальсифицировано» (57). Жаль, конечно, что в заключении ГВП не отмечена роль членов военной коллегии Верховного суда СССР, которые уже в 1936 г. выступали в постыдной и жалкой, и страшной роли штамповщиков гнусных фальсификаций следователей НКВД.
       Никаких сведении об этих тайных судилищах и расстрелах военных по политическим обвинениям до общественности не доходило. В какой-то мере могу судить об этом и по личному опыту. Военно-Политическая академия располагалась тогда буквально рядом с историческим факультетом Ленинградского университета. В это время я занимался там на 3-м курсе и хорошо помню, как у нас на факультете иногда устраивались совместные мероприятия со слушателями ВПАТ. Общались мы с ними свободно, неформально, дружелюбно и довольно раскованно. Но ни от них, ни от кого-либо другого до нас не доходило даже малейшего намека на производившиеся рядом расстрелы.
       С еще большим размахом тайные групповые политические процессы над военнослужащими РККА организовывались сразу после расстрелъного процесса над Тухачевским и др. в июне 1937 г. В начале апреля 1938 г. на Всеармейском совещании политработников выступил председатель военной коллегии Верховного суда СССР армвоенюрист В. В. Ульрих. Он с чувством нескрываемой гордости доложил, что выездные сессии военной коллегии нанесли сокрушительный удар «по заговорщикам» на Дальнем Востоке, в Ростове, в Баку, в Белоруссии. С высокой похвалой он отозвался и о «работе» окружных военных трибуналов. В качестве наиболее блистательных примеров он привел два. Заявив, что летом и осенью 1937 г. якобы «в ответ на расстрел Тухачевского заговорщики организовали массовое отравление военнослужащих», он восторженно сообщил, что военный трибунал БВО приговорил к ВМН около 30 «отравителей». Он утверждал также, что в июле 1937 г. по прямому заданию бывшего начальника обозно-вещевой службы РККА коринтенданта Д. И. Косича был устроен пожар военного склада близ Казани. По приговору военного трибунала ПриВО было расстреляно 14 «поджигателей» (58).
       В ходе исследования удалось установить, что военной коллегией Верховного суда СССР было тогда проведено немало и других закрытых групповых судебных процессов над военными как в центре, так и с выездом на места. Все подсудимые этих процессов приговаривались (как правило, без единого исключения) к расстрелу, с конфискацией имущества и лишением военных званий. 16 июня 1937 г. такая судьба постигла десятерых лиц начсостава системы ПВО г. Москвы во главе с бывшим начальником Управления ПВО РККА комбригом запаса М. Е. Медведевым: 17 октября 1937 г. — трех человек во главе с командиром 135-й стрелково-пулеметной бригады комбригом Г. С. Каревым; 19 ноября 1937 г. — пятеро во главе с начальником автобронетанковых войск Киевского военного округа комбригом Н. Г. Игнатовым (59) и др.
       С неослабевающей злоубийственной энергией проводились тайные групповые судебные процессы над военными и в 1938 г. Вот лишь короткие справки о некоторых из них:
— в феврале приговорены к расстрелу 17 командиров и политработников Оренбургской военной школы летчиков во главе с бывшим начальником политотдела школы бригадным комиссаром А. В. Субботиным (в том числе два батальонных комиссара, три капитана, один политрук и т. д.) (60);
— в марте приговорены к расстрелу 10 человек во главе с командиром 50-й авиабригады (ОКДВА) комбригом Д. М. Руденко (бывший начальник политотдела бригады бригадный комиссар В. А. Давыдов, полковник А. К. Новиков, интендант 2 ранга М. Л. Кляппер, капитан Н. И. Ни, старшие лейтенанты Е. Ф. Орел и П. С. Жерненко и др.) (61);
— в мае по приговору военной коллегии на ТОФе расстреляны бригадный комиссар Н. М. Карасев и семь старших лейтенантов (М. Е. Гуткин, М. С. Карпухин, Н. И. Клюквин, В. Е. Кожанов, А. Н. Кочетков, Г. А. Наринян и В. А. Павлов); пятеро из них были командирами подводных лодок (62).
Только в одном месяце — октябре 1938 г. — выявлено проведение четырех закрытых групповых процессов:
— 2 октября одним и тем же составом выездной сессии военной коллегии Верховного суда СССР (председательствующий Д. Кандыбин, члены — С. Калашников, И. Китин) было осуждено к расстрелу более 20 командиров, представлявших почти все командование ЗабВО (63).
— 5 октября 1938 г. выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР рассмотрела дела по обвинению 13 человек — командиров и политработников 22 кд ЗабВО — в том, что они якобы являлись участниками военно-троцкистской диверсионно-террористическои организации, действовавшей в частях Забайкальского военного округа, и занимались вредительством. Никаких объективных доказательств их вины не было, девять подсудимых из тринадцати в суде виновными себя не признали и от своих показаний, которые дали на предварительном следствии, отказались. Но на членов военной коллегии это никакого впечатления не произвело. Двое подсудимых были приговорены к 10 годам ИТЛ каждый, а одиннадцать — награжденный ранее двумя орденами боевого Красного Знамени и орденом Ленина командир 22 кд комдив Ф. В. Васильев, награжденный орденом Ленина начподив дивизионный комиссар А. Я. Третьяков, полковники В. М. Пылев и Ю. Ф. Фаркаш, полковой комиссар К. Ф. Пустынский, майор В. 3. Зайкин, капитаны А. А. Знаменский, Г. Я. Краснодон и М. Д. Шполянский, политруки Н. Н. Щербак (редактор дивизионной газеты) и А. С. Щербинин — к расстрелу. Этот приговор был отменен лишь
1 июня 1957 г., и все они были реабилитированы посмертно (64).
— 17 октября осуждены на смерть семеро из 58-й стрелковой дивизии во главе с ее командиром комбригом Г. А. Капцевичем (65).
— 28 октября выездная сессия военной коллегии Верховного суда СССР осудила к ВМН 11 лиц начсостава 55 сд во главе с начальником политтдела дивизии бригадным комиссаром В. И. Лобановым66 и т. д. и т. п.
Бывало и так, что не сразу, а поодиночке, но «надежно» военное «правосудие» отправляло на смерть наиболее ответственных работников той или иной части, учреждения, службы. Вот «набросились» на 125 авиабригаду Тихоокеанского флота. С 15 марта по 20 августа 1938 г. были осуждены к расстрелу командир бригады полковник Н. П. Милешкин, военком полковой комиссар П. Г. Козлов, начальник штаба капитан Н. И. Кузнецов, начальник санчасти военврач 3 ранга С. В. Зорин, командир 32-й истребительной эскадрильи капитан Ф. И. Ильес. К ним был добавлен и военком штаба ТОФ полковой комиссар В. И. Кузнецов (67).
       Опустошили и военно-ветеринарную службу СибВО. 4 и 15 июня приговорены к расстрелу начальник ветотдела округа бригадный ветврач В. С. Серебрянников, помощники начальника ветотдела военветврачи 1 ранга Д. Г. Ивановский и Б. А. Шимановский, начальники ветслужбы дивизий военветврачи 1 ранга А. П. Красин (71 сд) и Д. И. Липинский (72 сд), начальник ветслужбы 71-го артполка военветврач 2 ранга Н. Г. Шубаков, помощник начальника окрветлаборатории СибВО военветврач 3 ранга П. Н. Елфимов68.
       В 1937—1938 гг. была уничтожена группа руководящих работников Госвоениздата: комдив С. М. Белицкий, бригадные комиссары А. Я. Душак и К. И. Подсотский, полковник А. А. Бутлер, полковой комиссар Д. Г. Митяев (69). Было, возможно, и еще немало групповых судебных процессов. Но, судя по изученным мною документам Архива военной коллегии, можно полагать, что все же подавляющее большинство арестованных военнослужащих осуждались военной коллегией Верховного суда СССР и военными трибуналами в одиночном порядке. О факте осуждения тех или иных военнослужащих знали обычно их начальники, так или иначе становилось известным и личному составу данных частей, соединений. Объяснение было примитивнейшим: осужден как враг народа. Особенно любопытствующим быстро прищемлялся язык. Распространять эти сведения за пределы части никому не разрешалось. Реплика Сталина на одном из закрытых совещаний политработников о том, что об аресте и осуждении «военных заговорщиков» и других «военных контрреволюционеров» можно и нужно говорить «на весь мир», была не более чем очередной фарисейской уловкой.
       В действительности все заседания военной коллегии Верховного суда СССР и военных трибуналов военных округов, флотов, корпусов, дивизий проводились закрытым порядком в обстановке строжайшей секретности. Повсеместно считалось, что все происходящее на этих заседаниях — государственная тайна и никто из «непосвященных» не смеет даже думать о прикосновении к ней. Дело доходило до того, что даже трибунальцам не обо всем разрешалось не только писать, но и говорить. Во время судебного следствия в закрытом судебном заседании военного трибунала ПриВО по делу бывшего командира 61 сд комбрига Е. М. Тихомирова в качестве свидетеля был вызван бывший военком этой дивизии Васильев. Чтобы этого свидетеля соответствующим образом «пришпилить», военные судьи огласили показания ряда осужденных к ВМН «участников контрреволюционной организации» о том, что они знают этого Васильева как участника антисоветского заговора. Но даже это довольно обычное для военных судов того времени действие было председателем военной коллегии Ульрихом расценено как «грубое нарушение порядка сохранения государственной тайны» (70).
       Кого же именно судили в такой тайне, под столь большим секретом? Состав военных, осужденных в 1937—1938 гг., по служебным категориям (или хотя бы по военным званиям) до сих пор не только не изучен, но, насколько мне известно, даже вопрос об этом еще не ставился. Да и не мудрено, если и поныне не выявлены точные цифры насильственно умерщвленных военнослужащих РККА в эти годы. Наряду со всякими привходящими обстоятельствами здесь сказывается и сравнительно незначительная еще историческая дистанция. Другое дело — во Франции, где жуткая волна потрясшего цивилизованный мир страшного террора прокатилась более двух столетий тому назад. Долгое время считалось, что петля террора захлестнула прежде всего феодальных господ. Ведь и в «Марсельезе» звучал призыв: «На фонари аристократов!». И надо сказать, что аристократам тогда перепало изрядно. Но, как показали новейшие исследования, от террора пострадали и народные массы и не в меньшем, а гораздо большем числе.
       В преддверии празднования 200-летия Великой Французской революции, с помощью ЭВМ во Франции был проведен анализ социального состава жертв якобинского террора в 1793—1794 гг. Согласно результатам этого анализа, «враги нации» — дворяне составляли всего 9% погибших, остальные 91 % — рядовые участники революции, в том числе 28% — крестьян, 30% — рабочих (71). В одной из работ недавно скончавшегося крупнейшего российского специалиста по французской истории Н. Н. Молчанова в эти цифры внесено еще одно важное уточнение: истинных виновников голода, спекуляции, мародерства среди этих 58% «врагов нации» оказалось лишь 0,1% (72).
       Поскольку до сих пор не установлено с достаточной степенью достоверности общее количество военнослужащих РККА, осужденных в 1937— 1938 гг. «за контрреволюционные преступления», то естественно, и анализ их по различным категориям — дело будущего. (Полагаю, что лет через двести и у нас во всем разберутся). Но можно попытаться нарисовать эту картину по данным одного из военных округов. В процессе исследования удалось выявить «Обзор работы военных трибуналов Киевского Особого военного округа и судимости в воинских частях округа за 1938 год» (73). Обзор этот подписан временно исполнявшим должность председателя ВТ КОВО бригвоенюристом Галенковым и 5 февраля 1939 г. был отправлен председателю военной коллегии Верховного суда СССР Ульриху. В обзоре содержится немало данных и о 1937 годе. Хотя в разных данных имеются «нестыковки» на одного-двух человек (очевидно, по небрежности составителей), в целом этот документ представляется мне довольно достоверным, позволяющим более-менее полно представить себе картину о том, кого и за что судили в 1937—1938 гг. в Киевском военном округе.
       Согласно этому официальному обзору, всего за 1937 и 1938 годы за контрреволюционные преступления в КОВО было осуждено 1097 военнослужащих. (Сразу же необходимо заметить, что в данном случае речь идет об осужденных лишь военными трибуналами — лицах от красноармейца до майора включительно. Командиры и политработники в званиях от полковника (полкового комиссара) и выше подлежали, как правило, суду военной коллегии Верховного суда СССР и здесь не учтены). Поскольку в те годы то или иное отношение военнослужащего к ВКП(б) имело очень большое значение, рассмотрим сначала как обстояло дело с партийной принадлежностью осужденных (см. табл. 3).

Таблица 3. Составлена по: АВКВС РФ. Оп. 1. Д. 81. Л. (423).

ПАРТИЙНАЯ ПРИНАДЛЕЖНОСТЬ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ КОВО, ОСУЖДЕННЫХ В 1937—1938 ГГ. ЗА КОНТРРЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ
 

       Таким образом, данная таблица неопровержимо свидетельствует о том, что среди всех осужденных в КОВО в 1937—1938 гг. «за контрреволюционные преступления», члены и кандидаты в члены ВКП (б) составили менее 10,4% всех осужденных, комсомольцы — чуть более 15%, а почти три четверти осужденных «контрреволюционеров», это — беспартийные. А если в разряд беспартийных включить и комсомольцев (которые, строго говоря, не принадлежали к числу партийных), то доля беспартийных среди осужденных возрастает до 90%. Это позволяет сделать вывод о том, что основной удар в антиармейских репрессиях 1937—1938 гг. был нанесен не столько по партийному активу (хотя и ему досталось преизрядно), сколько по массам беспартийных воинов, по разным причинам обвиненных в совершении «контрреволюционных преступлений». По крайней мере, именно так обстояло дело в Киевском военном округе.
       Значительный интерес представляет распределение осужденных по их военным званиям. Из 1097 военнослужащих КОВО осужденных «за контрреволюционные преступления» в 1937—1938 гг., лиц старшего начсостава оказалось 86 (менее 8% от общего числа), среднего — 218 (около 20%), а младшие командиры и красноармейцы составили более 72% всех осужденных военнослужащих. Более детальное распределение осужденных лиц начсостава (включая младший) показывает табл. 4.

Таблица 4. Составлена по: АВКВС РФ. Оп. 1. Д. 81. Л. 424. Капитаны и старшие политруки отнесены к группе старшего начсостава составителем документа. В источнике имели место незначительные неточности в подсчетах.

ПЕРСОНАЛЬНЫЕ ВОЕННЫЕ ЗВАНИЯ НАЧСОСТАВА КОВО, ОСУЖДЕННОГО ВОЕННЫМИ ТРИБУНАЛАМИ В 1937—1938 ГГ. ЗА КОНТРРЕВОЛЮЦИОННЫЕ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

       Характерной чертой всего судопроизводства военной коллегии Верховного суда СССР и руководимых ею военных трибуналов был явно выраженный обвинительный уклон. С далеких античных времен дошел до нас миф об абсолютно беспристрастной Фемиды, которую и изображали всегда с завязанными глазами. Не то было в советских военных судах с первых дней их возникновения. По недавно опубликованному сообщению доктора юридических наук Ю. Стецовского, уже 4 февраля 1919 г., ЦК РКП (б) в своем поручении предписал партийным и советским органам печати дать в ряде статей точное понимание о ревтрибунале как органе расправы в отличие от суда как такового (74). Непоколебимо верное этой линии ЦК руководство военной коллегии и в последующем не скрывало своей категорической нетерпимости к любой попытке вынесения оправдательного приговора «по контрреволюционным преступлениям». И эту свою совершенно неправовую позицию оно неоднократно выражало в официальных приказах, изданных еще до фабрикации так называемого «военно-фашистского заговора в РККА».
Уже 20 февраля 1937 г. Ульрих издает широко тогда известный в военной судейской среде приказ № 002... «В целях усиления контроля за правильностью разрешения Военными трибуналами дел о контрреволюционных преступлениях
Приказываю:
1. Все дела о контрреволюционных преступлениях, по которым выносятся оправдательные приговоры или производство по которым прекращено в подготовительном или в кассационном заседании, в случае опротестования прокурором данного приговора или определения — представлять в 7-дневный срок со дня вынесения приговора или определения непосредственно в Военную коллегию Верховного суда СССР для рассмотрения в порядке судебного надзора независимо от того, каким военным трибуналом данное дело рассмотрено (дела, рассмотренные в касзаседании,             представлять вместе с каспроизводством). Если указанные дела по протесту прокурора или по собственной инициативе, в порядке судебного надзора, были рассмотрены вышестоящим трибуналом и определение подготовительного заседания о прекращении дела или оправдательный приговор оставлен в силе, то и в этом случае дело должно быть предоставлено в Военную коллегию.
2. Все дела о контрреволюционных преступлениях, по которым вынесены оправдательные приговоры или определения о прекращении, взять на особый учет» (75).
       Не прошло и недели, как Ульрих опять возвращается к этой проблеме. 25 февраля 1937 г. он издает приказ председателя Военной коллегии Верховного суда СССР № 04: « 1. Начальникам I, II и III секторов и членам коллегии, работающим в IV секторе Военной коллегии вновь тщательно изучить и не позднее 7 марта 1937 г. мне доложить все вынесенные, начиная с 1-го октября 1936 г. и позже, по делам о контрреволюционных преступлениях:
1. Оправдательные приговоры военных трибуналов.
2. Определение подготовительных заседаний ВТ о прекращении дел.
3. Касопределения военных трибуналов и Военной коллегии:
а) об оставлении в силе оправдательных приговоров или определений о прекращении дел и б) о прекращении дел.
2. В дальнейшем дела, поступающие в Военную коллегию в порядке моего приказа от 20.02.37 г. № 002, начальникам II и III секторов и членам Военной коллегии, работающим в IV секторе, докладывать мне, с представлением по делу краткого письменного заключения.
3. В случае отмены обвинительного приговора военного трибунала по делам о контрреволюционных преступлениях в кассационном заседании Военной коллегии с прекращением дела, председательствующий на кассационном заседании, не обращая означенное определение к исполнению, должен доложить его мне» (76).
       До чего зверели некоторые военные так называемые «юристы» можно судить по такому факту. 27 декабря 1937 г. курсант полковой школы 151-го полка внутренних войск НКВД В. В. Фурсов на занятиях по физподготовке нашел свинцовую пломбу. Принес ее в столовую и, сидя за столом в ожидании супа, бросил ее в пустую миску своего соседа курсанта А. В. Растопчина. Тот пытался бросить пломбу обратно, в миску Фурсова, но поскольку Фурсов прикрывал свою миску руками, то бросил пломбу в пустую миску курсанта Пузанкова, который в этот момент разговаривал с курсантом с соседнего стола. Когда Пузанков повернулся к своей миске и обнаружил в ней пломбу, то подозвал дежурного по школе, а последний стал звать заведующего столовой. Тем временем Фурсов выхватил пломбу и забросил ее. Казалось бы все. Обычная юношеская шалость. И говорить-то не о чем. Не скажите. Это ведь декабрь 1937 года. И совсем недавно, 14 сентября 1937 г., было принято постановление ЦИК СССР, резко ужесточившее порядок расследования и рассмотрения дел по контрреволюционному вредительству и диверсиям.
Проводивший следствие заместитель военного прокурора пограничных и внутренних войск Ленинградского округа бригвоенюрист (!) Волков «припаял» этим ребятам статью 58-7 УК РСФСР (вредительство) и военный трибунал под председательством тоже бригвоенюриста Марчука в открытом судебном заседании в расположении части «влепил» характеризовавшимся с самой лучшей стороны курсантам: Растопчину — 15 лет, а Фурсову — 20 лет тюремного заключения. Военная коллегия Верхсуда СССР по протесту главного военного прокурора отменила этот дикий приговор, справедливо квалифицировав: «Этот случай нельзя рассматривать как простую судебную ошибку, это — грубейшее издевательство над живыми людьми и над советскими законами». Бригвоенюристы Волков и Марчук отделались строгими выговорами. Но председатель военной коллегии В. В. Ульрих и главный военный прокурор РККА Н. С. Розовский предупредили весь оперативный состав военных прокуратур и трибуналов, что при повторении подобных случаев, виновные будут строго отвечать, вплоть до предания их суду (77).
Тем не менее обвинительный уклон неукоснительно проводился в жизнь военными трибуналами. За что же советские воины попадали в разряд контрреволюционеров? Об этом можно получить довольно полное представление на примере Киевского военного округа (см. табл. 5).

Таблица 5. Составлена по: АВКВС РФ. Оп. 1. Д. 81. Л. 425.

Распределение военнослужащих К ОБО, осужденных военными трибуналами за контрреволюционные преступления, по отдельным составам

       Эта таблица очень убедительно свидетельствует, что и красноармейцев не жалели — более 98% всех осужденных рядовых получали срок лишения свободы от трех до пяти, а то и больше лет. Но в то же время по отношению к красноармейцам расстрельный приговор (по крайней мере, в Киевском военном округе) в 1937—1938 гг. не применялся. По отношению к начсоставу (включая младший) приговоры трибуналов были гораздо более суровые, а в 1938 г. почти каждый пятый из осужденных военными трибуналами лиц начсостава КОВО приговаривался к расстрелу.
       В условиях боевых действий в районе оз. Хасан военный трибунал действовал еще более свирепо и присуждал к расстрелу чуть ли не трех из каждых пяти осужденных (включая и красноармейцев). В своем докладе о работе военного трибунала в боевой обстановке в районе оз. Хасан председатель выездной сессии военного трибунала 1-й Отдельной Краснознаменной армии (ОКА) военюрист 2 ранга М. Харчев привел данные о том, что из общего количества судимых этим трибуналом было оправдано 2%, осуждены условно — 2%, приговорены к лишению свободы на срок от трех до пяти лет 15%, на срок от пяти до десяти лет — 23%, а 58% приговорены к высшей мере уголовного наказания (82).
Так судили военные трибуналы. О том, как судила военная коллегия Верховного суда СССР, можно составить себе полное представление даже по одному тому факту, что уже в 1935 г. она под председательством Ульриха не только не вынесла ни одного оправдательного приговора, но даже не приняла ни одного решения о возвращении дела на доследование (83).
      Если уж до такой степени непереносим был оправдательный приговор по «рядовому контрреволюционному делу», то для каждого подсудимого, обвинявшегося в участии в мифическом, никогда не существовавшем «военно-фашистском заговоре в РККА» (а о его наличии было объявлено в начале июня 1937 г. «самим» Сталиным), был уготован уже не просто обвинительный, а расстрельный приговор. По сообщению проработавшего много лет в аппарате военной коллегии Верховного суда СССР полковника юстиции в отставке М. С. Сиротинского, адъютант Ульриха капитан юстиции Я. П. Сердюк в свое время рассказывал ему, что некоторые члены военной коллегии настолько холопски усердствовали, что даже при цифре «2» на обвинительном заключении (что предписывало осуждение данного лица «по второй категории», т. е. к лишению свободы на 10, а потом на 25 лет) все же приговаривали несчастного безвинного командира (политработника) к смертной казни (84).
       По некоторым опубликованным данным, военная коллегия Верховного суда СССР и ее выездные сессии с 1 октября 1936 г. по 30 сентября 1938 г. вынесли обвинительные приговоры в отношении 36157 человек, из них к расстрелу — 30 514 человек (83 %)85, т. е. фактически пять из каждых шести. Это — включая и всех гражданских лиц, попавших под неумолимую секиру военной коллегии. Что же касается военнослужащих (а военная коллегия в качестве суда первой инстанции рассматривала дела командиров
и военных комиссаров полков, им равных и выше), то судя по изученным мною более чем двум тысячам надзорных производств, все до единого «военные фигуранты», обвинявшиеся в участии в «военно-фашистском заговоре в РККА», неизменно приговаривались военной коллегией Верховного суда СССР к расстрелу. И приговор этот приводился в исполнение незамедлительно, не позднее 24 часов с момента его вынесения. С полным правом можно сказать, что военная коллегия служила не Фемиде, а Немезиде.
       При изучении многих конкретных судебных дел поражает небрежно равнодушное отношение военных судей к судьбе попавших в их руки безвинных жертв. Члены военной коллегии Верховного суда СССР тряслись от страха перед письменно выраженной волей «вождя», члены военных трибуналов следовали их гнусному, но сохранявшему собственную жизнь и достигнутое положение примеру. Всех подсудимых они, возможно, в глубине души своей (ведь была же у них душа?) рассматривали как все равно обреченных, считали, что их (судей) дело только одно — «юридически оформить» отправление несчастных жертв в мир иной. Причем оформить кое-как, лишь бы «галочку поставить». Они считали себя юристами, «борцами за правосудие», а сами полагали, что всякие «юридические формальности» это, по выражению одного из героев романа Юрия Домбровского, «факультет ненужных вещей».
       Вспоминает военный юрист послевоенного времени И. Рашковец: «Столкнувшись с этими делами в период реабилитации жертв репрессий в 50-х годах, мы были просто-таки поражены тем, что протоколы судебных заседаний, как правило, умещались на - четвертушке стандартного листа, а в приговорах лишь конспективно излагалась фабула обвинения, обозначались статьи УК и меры наказания» (86). В 50-х годах этому еще можно было удивляться. В 90-е годы уже совершенно ясно, что судебного следствия фактически не осуществлялось, поэтому и протоколы судебных заседаний оказались такими куцыми, по сути филькиными грамотами.
        Вот как описывает картину проведенного над ним суда капитан Д. Н. Нешин: «В декабре (22-го) 1937 г. был закрытый суд — судил Военный Трибунал 7 ск (председательствующий — Дмитриев), два заместителя, секретарь партбюро танкового батальона и политрук 121 сп. Все пять свидетелей показали, что вся моя контрреволюционная деятельность заключалась в том, что я в 1934 г. на партсобрании выступил в прениях и сказал: «Окончательная победа социализма в одной стране не мыслится, а мыслится на мировой арене», т. е. они оценили: «Проталкивал неверие в победу социализма в одной стране». Я на суде сказал, что сделал ошибку несознательно, так как не знал, что это неверно и читал это в т(оме) IV Ленина. Но судья сказал: «Мы с собой тома Ленина не возим и не наше дело разбираться, почему вы так говорили». Еще я суду сказал, что на следствии меня избивали и т. п., но судья сказал — говорите по существу, иначе суд прекратит работу и уйдет на совещание» (87). Приговор попытавшемуся размышлять капитану звучал так: за систематическое проведение контрреволюционной троцкистской агитации — 10 лет лишения свободы и 5 лет поражения в правах (88).
       Наше поколение выросло под большим воздействием поистине революционного, мужественного, безоглядно смелого поведения Георгия Димитрова на суде в гитлеровской Германии. Но ведь в этом процессе «поджигателей рейхстага» была и другая, далеко не всегда замечавшаяся нами тогда сторона медали. Ведь Димитрова судьи не только выслушали, но и дали ему возможность защищаться, даже по его требованию вызвали на очную ставку в судебное заседание наци № 2 — самого Германа Геринга. В закрытых заседаниях советских военных судов в 30-е годы подсудимые были фактически лишены не только реальной возможности добиться правосудия, но даже того, чтобы их хотя бы выслушали.
       Памятуя мудрость Сенеки: «короток путь не через наставления, а через примеры», позволю себе привести эпизод из жизни когда-то близкого мне человека. На первом и в начале второго курса учения на историческом факультете Ленинградского университета мне довелось общаться с однокашником Левой Гумилевым. Помнится, накануне очередного его отчисления из студентов, осенью 1935 г. мы вдвоем несколько часов бродили по набережной Невы от Дворцового до Литейного моста и обратно. И о чем только не говорили — ведь мне было всего 18, а ему лишь на несколько лет больше. Расстались мы, а у него начались тюремные университеты. И вот совсем недавно я у Э. Г. Герштейн прочитал о том, как Леву судили осенью 1938 г. Она вспоминает, что в это время у Анны Андреевной Ахматовой было свидание с сыном в тюрьме: «Она мне рассказывала: Лева сказал: «Мне, как Радеку, дали десять лет». И еще: «Мамочка, я говорил, как Димитров, но никто не слушал» (89). Давно уже нет в живых Л. Н. Гумилева, но мне до сих пор так и слышится его слегка шепелявый голос: «но никто не слушал»...
       Хуже того. Военные судьи относились к своим служебным обязанностям не только небрежно, равнодушно, но нередко и сами преступно нарушали официальные установления, не брезгуя к фальсификациям следователей особых отделов НКВД на стадии предварительного следствия добавить и свою фальсификацию, теперь уже в ходе судебного разбирательства. Это обстоятельство были вынуждены признать (в секретном, конечно, документе) и сами высшие функционеры советской юстиции. 15 декабря 1938 г. нарком юстиции СССР Н. М. Рычков и председатель Верховного суда СССР И. Т. Голяков (кстати, оба — бывшие члены военной коллегии) обратились к наркомам юстиции союзных и автономных республик, к председателям республиканских, краевых, областных, окружных и специальных судов с большим письмом, в котором попытались вскрыть серьезные ошибки и извращения, имевшие место в работе судебных органов. Но даже правильно в основном характеризуя эти ошибки и извращения, при объяснении их причин нарком юстиции СССР и председатель Верховного суда страны продолжали идти в фарватере господствовавших в высшем руководстве объяснений всех бед: «Враги народа, пробравшиеся в судебные органы, преступно извращали линию партии и правительства, пытаясь путем необоснованного осуждения и грубого нарушения законов дискредитировать в глазах трудящихся Советский суд и скрыть от заслуженной кары действительных преступников, действительных врагов народа» (90). Очень «удобная», но насквозь лживая позиция!
       А картина работы советского суда в 1937—1938 гг. была нарисована со знанием дела и производила удручающее впечатление. Из целого ряда недостатков и извращений отметим хотя бы два. Во-первых, судебные органы, принимая к своему производству уголовные дела, на подготовительном заседании не всегда достаточно серьезно изучают материалы предварительного расследования, не проверяют соответствие обвинительного заключения фактам, установленным предварительным следствием. Во-вторых, отмечалось, что «судебные органы в некоторых случаях не только проходят мимо грубейших ошибок и извращений, допущенных на предварительном следствии, но и сами нарушают уголовно-процессуальные законы, грубо игнорируя права обвиняемых и по существу не проверяют в судебных заседаниях материалов предварительного следствия, превращая все судебное следствие в пустую формальность, а приговор суда в штамповку обвинительного заключения» (91).
       Как легко следователи НКВД и члены военной коллегии Верховного суда СССР превращали белое в черное, можно судить по делу комбрига М. Л. Муртазина. Уроженец Башкирии, он своими подвигами в годы гражданской войны заслужил высокое военное звание, служил по ведомству маршала Буденного — начальником 2-го отделения отдела ремонтирования конского состава РККА. И вдруг 31 мая 1937 г. его арестовывают. Одно из главных обвинений, записанных в приговоре военной коллегии от 27 сентября 1937 г., состояло в том, что якобы «он являясь врагом Советского строя, в годы гражданской войны активно боролся против Советской власти, перейдя на сторону белых из рядов РККА» (92). При такой формуле обвинения результат предрешен — расстрел.
       А что же было в действительности? Как было установлено в ходе дополнительной проверки, Муртазин 18 февраля 1919 г. по соглашению Башкирского правительства с правительством РСФСР во главе кавалерийского полка присоединился к Красной Армии. Но в апреле того же года вместе с этим полком Муртазин вдруг перешел к Колчаку. В начале же августа 1919 г. во главе уже отдельной бригады в полном ее составе снова перешел на сторону Красной Армии и до конца войны героически сражался с белогвардейцами и интервентами. Факт, конечно, не рядовой. В ходе гражданской войны, да еще стать ожесточенной, что была в нашей стране, всякое бывало. Об этом факте службы Муртазина у белых было известно советскому правительству. 17 августа 1930 г. в газете «Красная звезда» было опубликовано письмо самого Муртазина о всех этих перипетиях. Никто тогда не возражал — ибо это была правда. За боевые подвиги в годы гражданской войны отважный комбриг был награжден тремя орденами боевого Красного Знамени, серебряной шашкой и золотыми часами (93). А в сентябре 1937 г. палачествующие члены военной коллегии поставили его к стенке. Приговор отменен и комбриг Муса Лутович Муртазин реабилитирован посмертно 14 июля 1956 г.
       А вот еще один из многих пример полной неосновательности, фактически — явной фабрикации обвинения и осуждения ни в чем не повинных людей. Бывший командир 1-й дивизии ПВО г. Москвы комдив Н. В. Щеглов был арестован 31 мая 1937 г. Его обвиняли в том, что якобы бывший командующий войсками МВО командарм 2 ранга А. И. Корк вовлек его в «военный заговор». Комдив «сознался». На основе его личных показаний, а также показаний арестованных Тухачевского, Иофина, Голяева, Костромина, Иванова и Спире осужден. Однако дополнительная проверка архивно-следственных дел установила, что показания Щеглова были вырваны у него издевательствами и избиениями, а показания всех других арестованных не могли считаться основанием для осуждения Щеглова по целому ряду обстоятельств. Выяснилось, что Корк никаких показаний в отношении Щеглова вообще не давал. Тухачевский назвал Щеглова участником контрреволюционной организации со слов комкора Б. С. Горбачева, который якобы тоже был «вербовщиком» Щеглова. Однако в показаниях Горбачева фамилия последнего не упоминается, а сам Горбачев в суде виновным себя не признал. Показания осужденных Иофина, Голяева, Костромина и Иванова, «изобличавшие» Щеглова в антисоветской деятельности, не заслуживают доверия, так как они неконкретны и им об этом было известно со слов других лиц. В частности, Иофину со слов армейского комиссара 2 ранга Г. И. Векличева, но последний никаких показаний о Щеглове не дал; Костромину — со слов Мурашенко, который в суде виновным себя не признал; Иванову от Швачко (по делу не допрашивался). Голяев в суде виновным себя не признал. Осужденный Спире — бывший заместитель начальника политотдела дивизии ПВО — участником контрреволюционной организации Щеглова не назвал, а только указал, что он плохо командовал дивизией (94).   Таким образом, не говоря уже о полном отсутствии каких-либо объективных доказательств, в деле не было ни одного достоверного, убедительного показания. И тем не менее, комдив Щеглов 28 октября был приговорен к ВМН и расстрелян.
       О полном попрании судом даже видимости законности свидетельствует история осуждения армейского комиссара 2 ранга И. Е. Славина — одного из крупнейших политработников РККА 20—30-х годов. В ходе предварительного следствия сотрудники особого отдела НКВД без предъявления обвинения дополнительно вписали ему в обвинительное заключение расстрельную статью («совершение террористических актов»). Судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР не только не реагировало на это грубое нарушение официально действовавшего закона, но и само преступно нарушило закон, осудив Славина по ст. 58-16 УК РСФСР, хотя эта статья ему и не предъявлялась (95).
       Бывший начальник 4-го отдела штаба ЛенВО полковник И. Я. Линдов-Лифшиц арестован 3 ноября 1937 г., предстал перед судом 20 сентября 1938 г. В нарушение ст. 311 УПК РСФСР судебное заседание военной коллегии Верховного суда СССР (председательствующий — Ульрих, члены — Алексеев и Колпаков) вышло за пределы первоначально предъявленного Линдову-Лифшицу обвинения. Органами следствия ему предъявлялось обвинение по статьям 58-10 и 58-11 УК РСФСР, суд же признал его виновным по статьям 58-16, 58-8 и 58-11 УК РСФСР. Между тем по статьям 58-16 и 58-8 УК РФСФР обвинение ему не предъявлялось96. Осужден к расстрелу, реабилитирован посмертно в 1955 г.
       С грубейшими нарушениями закона велось следствие в отношении бывшего командира стрелкового корпуса, а с августа 1937 г. — начальника Дальвоенстроя при СНК СССР комкора А. Я. Сазонтова. Он был арестован 26 мая 1938 г. по телеграфному распоряжению НКВД СССР. Следствие велось центральным аппаратом. Здесь не стеснялись ни в чем. Из справки Лефортовской тюрьмы видно, что Сазонтов на допросы вызывался 30 раз, в деле же имеется лишь один, «устраивающий» следователей протокол допроса. Сазонтову было предъявлено обвинение по статьям 58-1 а и 58-11 УК РСФСР, в обвинительном же заключении дописана еще одна «расстрельная» статья — 58-7. С материалами дела в порядке ст. 206 УПК РСФСР Сазонтов ознакомлен не был (97).
       Состоявшийся 26 августа 1938 г. суд (закрытое заседание военной коллегии Верховного суда СССР) не только не реагировал на эти нарушения, но и сам продолжал совершенно беспардонно нарушать закон. Еще в своем подготовительном заседании коллегия предала Сазонтова суду уже по измененной статье 58-16 и «добавила» еще одну статью — 58-8. Все судебное заседание вместе с вынесением и оглашением приговора было закончено в течение 15 минут. Из протокола судебного заседания видно, что все судебное «разбирательство» свелось лишь к получению ответа на вопрос: признает ли подсудимый себя виновным98. По всем этим статьям комкор Сазонтов был приговорен к ВМН и в тот же день расстрелян. Отменен этот приговор, а Сазонтов посмертно реабилитирован 5 мая 1956 г.
       Когда читаешь все это, невольно вспоминаешь, как Морис Дрюон в одном из своих знаменитых романов описывает переживания человека, попавшего в суд неправедный: «...И тут он понял, что отныне его признали виновным и даже лишили возможности защищать себя, как будто судили мертвеца». Но ведь это было во времена дремучего Средневековья. И даже тогда считалось событием необычным. А тут в 30-е годы XX века руками «судей», цинично попиравших всяческие не только нравственные, но и юридические законы, совершалось массовое судебное убийство неповинных. Дело доходило до того, что иногда выездные сессии военной коллегии Верховного суда СССР приговаривали людей заочно, даже не имея на руках хотя бы фальсифицированного обвинительного заключения. Так было, например, по сообщению помощника председателя военной коллегии Верховного суда Российской Федерации полковника юстиции В. М. Михасева, на Дальнем Востоке, когда временно прерывалось транспортное сообщение с Сахалином и выездная сессия выносила расстрелъный приговор по телефону (99). И совершенно справедливо эти смертные приговоры в отношении десятков тысяч неповинных современный военный юрист В. А. Бобренев квалифицировал «верхом надругательства над правосудием» (100),
       Отметим еще одну особенность проведения «суда» над военными. Это я определил бы как необычайная скорострельность. Ведь у всех народов во все времена издревле считалось, что суд — дело серьезное, требующее не только добросовестного отношения судей к порученному им делу, знания основ своей профессии, но и определенного количества времени. Речь-то идет о судьбе, а то и о жизни живого человека. Даже далеко не из самых прогрессивных царская судебная машина в России соблюдала, как правило, необходимые нормы судопроизводства. 9 сентября 1911 г. состоялось заседание Киевского военно-окружного суда по делу Д. Г. Богрова. Подсудимому инкриминировали убийство премьер-министра правительства П. А. Столыпина. Любому непредвзято относящемуся к делу человеку вопрос казался совершенно ясен. Труп Столыпина на месте. Весь театр видел, как Богров стрелял в премьер-министра. Сам подсудимый не отрицал совершенного им преступления и ввиду полной ясности дела даже отказался от положенного по царским законам защитника. И вот при таких абсолютно неопровержимых уликах судебное заседание по делу Богрова в общей сложности продолжалось три часа (101).
       А что же творилось на заседаниях военной коллегии Верховного суда СССР? Судили военных — от полковников до маршала, обвиняли во всех смертных грехах, а объективных-то доказательств никаких. В лучшем для судей случае «признания» подсудимых, но нередко и их не было. И, значит, вообще никаких доказательств, кроме злобных оговоров. Судьи, при всей их политической ангажированности и прямо-таки холуйской преданности власть предержащим, не могли не чувствовать, что творят они грязное дело, что именно их безжалостным неправосудным приговором обрекают на неизбежную позорную смерть многие тысячи прославленных героев гражданской войны, первостроителей рабоче-крестьянской Красной Армии. Очень многих из них судьи знали не только по литературе, по газетам, по радио, кино, но с некоторыми были лично знакомы и считали это знакомство за честь для себя. А теперь вот посылают их на смерть. При всем своем палачестве военные судьи в чем-то были и обычными людьми. А, наверное, каждому человеку хочется грязное дело как можно быстрее сбыть с рук. Вот они и старались. А главное, конечно, хотелось как можно побыстрее «воплотить в жизнь» волю «вождя» и физически ликвидировать всех уже до суда заклейменных тавром «врага народа».
       В определении военной коллегии Верховного суда СССР от 11 апреля 1956 г., реабилитировавшем прославленного героя гражданской войны, награжденного тремя орденами боевого Красного Знамени комкора Н. Н. Криворучко, расстрелянного по приговору военной коллегии от 19 августа 1938 г., была дана краткая, но весьма убедительная характеристика судебного заседания по делу Криворучко, обрекшего его на смерть: «...длилось несколько минут, включая и вынесение приговора, Криворучко по существу предъявленного ему обвинения не допрашивался и его показания, а также показания других арестованных, данные ими на предварительном следствии, не проверялись. Из протокола судебного заседания видно, что Криворучко был спрошен лишь о том, когда и кем он был завербован в антисоветскую организацию. Таким образом, в нарушение закона судебного следствия, как такового, по делу Криворучко не было» (102).
       Судя по надзорным производствам, судебными заседаниями военной коллегии Верховного суда СССР были приговорены к высшей мере наказания — расстрелу:
-  За 30 минут: комкор И. И. Гарькавый и комбриг Г. Ф. Гаврюшенко.
-  За 20 минут: командармы 2 ранга Я. И. Алкснис, И. Н. Дубовой, П. Е. Дыбенко, М. К. Левандовский, армейский комиссар 2 ранга Я. К. Берзин; комкоры М. В. Сангурский и В. В. Хрипин; корпусной комиссар М. Р. Шапошников; комдивы Д. А. Кучинский, В. С. Погребной, Н. М. Роговский и О. А. Стигта; дивизионный комиссар Л. А. Борович; дивинтендант Р. А. Петерсон; комбриги А. И. Верховский и Д. К. Забелин; бригадные комиссары П. Л. Булат, А. П. Лозовский, Д. Н. Статут; бритинженер В. П. Хандриков; полковники М. П. Касаткин, К. М. Римм и П. К. Семенов; военинженер 1 ранга С. И. Андреев.
-  За 15 минут: армейские комиссары 2 ранга Б. М. Иппо, Г. А. Осепян, И. Е. Славин; комкоры В. Н. Левичев, Э. Д. Лепин, Р. В. Лонгва и А. Я. Сазонтов; комдивы Г. С. Замилацкий, С. Г. Лукирский и И. А. Ринк; флагман 2 ранга А. В. Васильев; дивизионный комиссар Я. Я. Петерсон; дивинтендант И. Г. Прошкин; комбриги Д. И. Бузанов, И. И. Глудин, В. Е. Горев, А. И. Гречаник, А. Г. Добролеж, Н. Ф. Евсеев, В. Д. Залес-ский, А. Д. Малевсхий, Д. Д. Нахичеванский, Г. Т. Туммельтау, Ж. К. Ульман, М. А. Шошкин; бригадные комиссары С. Р. Будкевич, М. П. Захаров, Э. К. Перкон, К. И. Подсотский, С. А. Сухотин, В. X. Таиров, В. А. Трифонов, Н. Л. Шпекторов; инженер-флагман 2 ранга Б. Е. Аляк-рицкий; бригинженеры С. Д. Иудин, А. Н. Кокадаев; полковники Я. Я. Бушман, Н. Л. Владиславский-Крекшин, И. В. Высоцкий, А. В. Емельянов-Сурик, Н. Е. Ефимов, Л. Н. Затонский, И. С. Картщкий, М. С. Плотников; полковой комиссар Э. М. Ханин; военинженер 1 ранга А. Н. Шахвердов; военинженеры 2 ранга Г. Э. Куни и И. Д. Марунчак; батальонный комиссар П. Я. Ивангородский.
-  За 10 минут: комдив Я. Г. Рубинов; флагман 1 ранга Э. С. Панцержанский; комбриг И. Г. Клочко; бригадный комиссар С. Б. Рейзин; полковой комиссар Д. А. Федотов; майор И. В. Гомзов.
А для того чтобы отправить на тот свет начальника агитпропотдела Политуправления РККА дивизионного комиссара X. X. Харитонова и начальника кафедры иностранных языков ВАММ РККА полковника Ф. Л. Григорьева членам военной коллегии Верховного суда СССР вполне хватило 5 (пяти!) минут на каждого.
         И наконец еше один своеобразный момент в судебной деятельности военных трибуналов и военной коллегии Верховного суда СССР в эти годы. Это — их полное единодушие. Мировая история судопроизводства полна примерами, когда судьи терзались от раздирающих душу сомнений: знаю ли я достоверно и досконально вину подсудимого, уверен ли я, вправе ли я послать его на смерть? По библейской легенде даже Понтий Пилат мучился этими сомнениями и как бы кто к нему не относился, все-таки он предпочел «умыть руки». История русской юриспруденции эпохи царизма знает немало случаев, когда даже среди самых приближенных к престолу находились ревнители справедливости, не убоящиеся ради милосердия пойти против «общего мнения» и даже «монаршей воли». В 1826 г. судили декабристов. Состав преступления по действовавшим тогда в Империи законам был налицо — факт антиправительственного заговора тайного общества, вооруженного восстания, вплоть до убийства генерала никто оспорить не смог и не пытался. И все же адмирал Н. С. Мордвинов отважился отказаться подписать смертный приговор декабристам. Восхищенный Пушкин в стихотворении «Мордвинову» написал:

           Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил Надеждам вещего пиита.

      Когда в ходе первой русской революции в связи с приобретшими обвальный характер террористическими действиями и убийствами (особенно со стороны молодежи эсеровского толка) правительство ввело военно-полевые суды, то их смертные приговоры даже при абсолютно доказанном составе преступления вступали в силу лишь при их утверждении командующим войсками военного округа. И даже в этой до предела накаленной обстановке командующий войсками Киевского военного округа генерал Каррас не утвердил ни одного приговора к смертной казни.
       Расстрельные приговоры военной коллегии Верховного суда СССР ничьего утверждения не требовали — они означали безусловную немедленную смерть несчастной жертвы судебного произвола. И судьи посылали на эту смерть единодушно. В более чем двух тысячах изученных мною надзорных производств я не встретил ни единого случая особого мнения судьи в 1937— 1938 гг. Судили дружно, как по команде. Многие даже думали, что делают великое дело для укрепления боеспособности РККА. А некоторые даже чуть ли не в экстазе. Один из старейших военных судей, бывший член военной коллегии Верховного суда РСФСР В. Никифоровский вспоминал: «Мы судили контрреволюционеров на основании совести и правосознания, во что крепко, до самозабвения верили» (103). Спрашивается, во что верили? В совесть? Так эта категория отнюдь не партийная, да и не советским военным судьям второй половины 30-х годов говорить о ней. В правосознание? Да какое же правосознание может быть в неправовом государстве? Точнее надо бы сказать бывшему члену военной коллегии: судили так, потому что нам велели. Вот и вся нехитрая механика. Да еще страх перед НКВД. Понять это можно. Но оправдать и даже простить нельзя. И просто удивления достойно, что и через полстолетия после этих диких судов заслуженный юрист РСФСР С. Мирецкий пытался уверить ко всему приученных советских читателей, что «в обстановке массового произвола ни военные трибуналы, ни любые иные судебные инстанции не могли противостоять оказываемому на них давлению со стороны следственных органов» (104).
       Это утверждение можно признать в какой-то степени справедливым лишь по отношению к военным трибуналам войск НКВД, что же касается военных трибуналов в РККА и военной коллегии Верховного суда СССР, то они ни в какой мере официально не подчинялись структурам НКВД. А если большинство военных судей лебезили перед следователями НКВД, то это уже показатель их личных нравственных качеств и уровня собственной совести. Историки до сих пор спорят о том, был ли Борис Годунов причастен к гибели царевича Дмитрия. Пушкин считал, что в какой-то мере был. И поскольку Борис показан поэтом человеком совестливым, то у него «мальчики кровавые в глазах». Прошло более трех столетий, и люди, называемые высоким именем судьи, без всяких объективных доказательств отправляют на смерть десятки тысяч безвинных людей. И никаких душевных треволнений (по крайней мере, не замечено). Наоборот, даже гордятся своим зловещим усердием. Конечно, необходимо учитывать и царившую в стране общую атмосферу истерической подозрительности, позорного равнодушия к судьбам других, особенно «классово чуждых», «социально неполноценных» людей. Как верно заметил по другому поводу профессор Г. Лепин, «все мы жили в свободной от угрызений совести стране, часто оказывались послушными винтиками в безжалостной системе абсолютного безразличия к конкретному человеку...» (105).
       Такими «послушными винтиками» были, увы, и почти все военные судьи в 1937—1938 гг. С усердием, достойным лучшего применения, они старательно и почти механически освящали авторитетом суда состряпанные следователями особых отделов НКВД обвинительные заключения.

ДАЛЬШЕ                ОБРАТНО                В ПРИЛОЖЕНИЕ